Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Он очнулся в душном металлическом ящике своей каюты; голова раскалывалась от боли, он был не в силах открыть глаза. Даже после того, как он сел на кровати и сполоснул лицо теплой водой из кувшина, он все еще ощущал тяжелое давление огромного горящего диска, все еще слышал биение его огромного сердца. В конце концов он понял, что то была пульсация его собственного сердца, но каким-то безумным образом звуки ее настолько усиливались, что напоминали удары подводных скал о стальные борта подводной лодки.

Этот стук продолжал преследовать его, когда он распахнул дверь каюты и пошел по коридору в камбуз. Время подходило к шести утра, испытательная станция была погружена в мертвую тишину, первые отблески рассвета падали на пыльные лабораторные столы и упаковочные корзины, грудой набросанные под веерообразными окнами в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался, надеясь отделаться от эха, звучавшего в его ушах и размышляя про себя, в чем истинная причина этого удивительного состояния. Его подсознание быстро заполнялось защитными фобиями и навязчивыми идеями, невесть откуда ворвавшимися в его перегруженную психику, как будто он усваивал их телепатически. Рано или поздно прототипы этих страхов вырвутся наружу и начнут бороться друг с другом, зверь против личности, «я» против «оно» [2] «Я и оно» — знаменитая работа Зигмунда Фрейда, излагающая центральный постулат психоанализа об иерархической сущности систем высшей нервной деятельности. …

Внезапно он осознал, что Беатрис Дал видела такие же сны и взял себя в руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны, раздумывая, стоит ли взять одну из лодок, пришвартованных к базе, и отправиться к Беатрис. Теперь, пережив сам гнетущий ночной кошмар, он понял, какую волю и мужество проявила Беатрис, отвергая его сочувствие и поддержку.

Однако Керанс знал, что по некоторым причинам ему совсем не хочется сопереживать Беатрис, и он вовсе не будет допытываться о природе ее ночных кошмаров и никогда не предложит ей лекарства или успокоительные препараты. Не станет он теперь задумываться над постоянными предупреждениями Риггса и Бодкина о ночных кошмарах и их опасности. Он уже знал, что вскоре вновь увидит эти сны и примет их как неотвратимую часть жизни, как понимание неизбежности собственной смерти, которое каждый человек хранит где-то в глубинах своего сознания.

Бодкин сидел за столом в камбузе; когда Керанс вошел, он спокойно дегустировал кофе, сваренный на плите в большой потрескавшейся кастрюле. Он мягко, но пристально рассматривал Керанса, пока тот усаживался в кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.

— Итак, отныне и вы присоединились к тем, кого посетили эти сны, Роберт. Вы испытали на себе гипноз миражей лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий сон?

Керанс коротко рассмеялся.

— Вы хотите запугать меня, Алан? Не могу сказать точно, но кажется, сон был довольно глубокий. Боже, зачем я остался на эту ночь здесь. В «Рице» у меня не было никаких кошмаров. — Он рассеянно отхлебнул горячий кофе. — Так вот что имел в виду Риггс. Многие ли из членов отрада видят эти сны?

— Сам Риггс не видит, но большинство — видят. И, конечно, Беатрис Дал. Мне они снятся уже почти три месяца. По сути это все один и тот же повторяющийся сон.

Бодкин говорил негромким неторопливым голосом, мягко, в отличие от своей обычной манеры, резкой и грубоватой, как если бы Керанс стал неофитом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин.

— Вы держались очень долго, Роберт, это говорит о большой прочности защитных механизмов вашего сознания. Мы все уже удивлялись вашему столь сильному иммунитету. — Он улыбнулся Керансу. — В переносном смысле, конечно. Я никогда не обсуждал эти сны ни с кем.

Кроме Хардмана, естественно. Бедняга, они полностью овладели им.

В раздумьи он добавил:

— Вы обратили внимание на солнечную пульсацию? Пластинка, что я проигрывал Хардману, была записью его собственного пульса. Я рассчитывал таким образом вызвать кризис. Не думайте, что я добивался, чтобы он бросился на зов джунглей.

Керанс кивнул и взглянул через окно на полукруглый корпус базы, слегка покачивающийся поблизости. На самой верхней палубе, у перил неподвижно стоял Дейли и пристально смотрел на прохладную утреннюю воду. Возможно, что он тоже лишь минуту назад очнулся от того же колдовского сна, и его глаза все еще видели оливково-зеленую лагуну, залитую светом огромного триасового солнца. Стоило Керансу перевести взгляд в полутьму каюты, как перед ним снова возникла та же картина. В ушах его продолжали звучать пульсирующие звуки солнечного барабана. Но теперь, пережив ночной страх, он уже находил в этих звуках что-то успокаивающее, что-то ободряющее, как собственное сердцебиение. Но гигантские ящеры все же были ужасны.

Он вспомнил игуан, лающих и нагло ползающих по ступеням музея. Как различие между скрытым и явным содержанием сна переставало иметь значение, так же стиралась разница между сном и реальностью. Фантомы из сна плавно перешли в сегодняшний день, воображаемый и истинный ландшафты теперь стали неразличимы, как если бы это были Хиросима и Аушвиц, Голгофа и Гоморра.

Скептически подумав о лекарствах, он сказал Бодкину:

— Дайте мне будильник Хардмана, Алан. Или напомните, чтобы я принял на ночь фенобарбитал.

— Не стоит, — коротко ответил Бодкин. — Если только вы не стремитесь, чтобы сила впечатления удвоилась. Единственное, что может помочь бороться с кошмарами, это наше сознание, осознанный контроль.

Он застегнул на голой, без рубашки, груди свою шерстяную куртку.

— Это был не обычный сон, Роберт. Это заговорила древняя органическая память, и возраст ее — миллионы лет.

Он указал на полукруг солнца, показавшийся над чащобой хвощей и папоротников.

— Пробудился врожденный механизм, проспавший в вашей протоплазме много миллионов лет. Повышение солнечной радиации и температуры включило спавшие механизмы спинного мозга, поясничного нерва, влекущие нас назад, в древние моря, в область древней психологии — невроники. Это работает всеобщий биофизический возраст. Мы действительно помним эти древние болота и лагуны. Через несколько ночей эти сны не будут пугать вас, ужас от них поверхностен. Действительность более ужасна. Именно поэтому Риггс и получил приказ вернуться.

— Пеликозавр? — спросил Керанс.

Бодкин кивнул:

— Они не восприняли мой рапорт как сенсацию, потому что уже получали такие сообщения.

На лестнице, ведущей к камбузу, послышались шаги. Дверь энергично распахнулась и вошел Риггс, гладко выбритый и уже позавтракавший.

Он дружелюбно отсалютовал дубинкой, с укоризной рассматривая двух своих подчиненных, раскинувшихся в креслах в окружении кучи грязной посуды.