Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Вернувшись в Париж триумфаторами, мы с Жоржем посоветовали директору Лувра не искушать судьбу новой реставрацией картины, и служащие повесили полотно на привычное место.

Конечно, вся картина не целиком принадлежит кисти Леонардо, но незначительная поправка, право же, не портит ее.

След графа Даниловича исчез. Зато недавно Жорж сообщил мне, что директором музея Панхристианского искусства в Сантьяго назначен некий профессор Энрике Даниэлло. Все попытки наладить с ним связь успеха не имели, но Жорж узнал, что музей приступил к созданию большой коллекции картин, посвященных распятию Христа.

Перевод Д. Литинского

В занимающемся свете зари тушки птиц влажно поблескивали, их серые перья, покрывшие стоячую воду болот, были похожи на окутавшие землю низкие облака. С корабля береговой охраны Криспин каждое утро видел этих огромных — куда больше кондоров — мертвых птиц; они заполнили ручьи и протоки, тихая вода уносила их кровь.

И еще Криспин видел седую женщину. Она жила одна в доме под утесом и каждое утро бродила по узкой отмели вдоль реки, рассматривая трупы птиц. Иногда она нагибалась и выдергивала перо из бессильного крыла. В свой пустой дом она возвращалась с охапками удивительно длинных белоснежных перьев.

Сперва Криспин ощущал неясное раздражение, наблюдая за этой странной женщиной, спокойно касающейся дохлых птиц на побережье. Трупов было множество, тысячи и тысячи на речном песке, в болотах и плавнях вокруг залива, где застыло судно береговой охраны, и Криспин начал смотреть на них, как на свою собственность. В самом деле, ведь это он, практически в одиночку, уничтожил их. Он никак не мог забыть этой страшной бойни, которую сам же и устроил, когда птицы тучами неслись со своих северных гнездовий и штурмовали его судно. В теле каждой мертвой птицы, будь то чайка, баклан, случайный голубь или буревестник, как заноза осталась посланная им пуля, иногда не одна.

Не отрывая глаз от женщины, проходившей сейчас по густой лужайке перед домом, Криспин снова вспоминал кошмарные дни перед последним бессмысленным налетом птиц. Только теперь, когда кучи трупов завалили водное покрывало Норфолских болот, стала очевидной вся абсурдность этого птичьего штурма, но тогда, пару месяцев назад, беспредельный ужас овладел Криспином при виде гигантских крыльев, заслонивших небо.

Птицы были крупнее людей, размах крыльев у них был шире двадцати футов. Криспин, как безумный, метался по ржавой палубе, обдирая в кровь руки о ящики, вырывая из них- и лихорадочно вставляя в казенник пулеметные ленты, не дождавшись никакой помощи от своего напарника, дурачка-негра Квимби с фермы Лонг Рич, который числился у него заряжающим. Вместо того чтобы хоть что-нибудь делать, Квимби бессмысленно подпрыгивал на носу судна и вопил что-то нечленораздельное, пряча голову от пикирующих великанов.

Когда армада птиц пошла в первую атаку, рассекая огромным белым серпом небо, Криспин в последнюю секунду успел укрыться за невысоким бронированным щитом пулеметного гнезда.

И все-таки он победил. Он смог, стреляя почти в упор, отбросить к болотам первую линию белокрылых агрессоров, успел, мгновенно развернувшись, встретить выстрелами вторую линию птиц, мчавшихся на него на бреющем полете с противоположного речного берега. Штурм был таким бурным, что выше ватерлинии судна до сих пор сохранились вмятины в тех местах, где в него врезались птицы.

В разгар битвы они заполонили весь воздух, их крылья скрещивались на фоне небосвода, со свистом рассекая воздух, они врезались в снасти, ударялись в борта, рушились на палубу, а он, как в лихорадке, выпускал очередь за очередью, разворачивая пулемет во все стороны. Десятки раз он в отчаянье проклинал тех, кто послал его одного на эту проклятую ржавую калошу, а заодно и себя за то, что, нанимая в помощники бестолкового Квимби, ему пришлось выложить собственные денежки.

Птицы неслись и неслись с небес, сражение казалось бесконечным, иссякали находившиеся поблизости пулеметные ленты, и вдруг Криспин, почти не веря своим глазам, увидел, как Квимби, поскальзываясь на птичьих трупах, двузубыми вилами очищает от них палубу.

Только тут он понял, что победил. Он ослабил мощь огня, а Квимби в это время подтаскивал новые ленты, готовый хоть так участвовать в страшной битве. Его лицо и покалеченная грудь были в крови и слипшихся перьях. Криспин издал вопль ярости и торжества, крик избавления от постыдного страха. Он прицельным огнем уничтожил последнюю стаю, а затем одиночными выстрелами расстрелял оставшихся, которые пытались спрятаться за скалами. И еще добрый час после того, как замерла последняя убитая птица, вода в реке, ближних ручьях и протоках была красной от крови, а Криспин, откинувшись в закрытом пулеметном гнезде, продолжал очередь за очередью прошивать небо, дерзнувшее угрожать ему.

Позднее, когда опьянение битвой сменилось усталостью и опустошенностью, он внезапно осознал, что единственным свидетелем его триумфа оказался хромой дурачок, рассказам которого никто, конечно, не поверит. Правда, оставалась еще седая женщина, но она укрылась в своем доме, наглухо заперев все двери и ставни, а на берегу появилась лишь через несколько часов после окончания битвы. Ну что ж, значит, остается в одиночестве праздновать победу, наслаждаясь зрелищем птичьих трупов, валявшихся там, куда они рухнули, в стылых болотах и на берегу, и уплывавших по реке, где их вращало течение.

Он послал Квимби на ферму и устало смотрел, как этот уродец пробирается через завалы из мертвых птиц. Затем Криспин опоясал себя крест-накрест пулеметными лентами и поднялся на капитанский мостик.

Появление женщины его обрадовало: хоть один нормальный человек станет очевидцем его триумфа, ведь она не может не видеть, как он во всем блеске оружия красуется на капитанском мостике. Но женщина лишь однажды бросила в его сторону равнодушный взгляд, а потом долго высматривала что-то на лужайке перед домом и на берегу.

Через два дня после бойни она пришла на лужайку вместе с Квимби, и бедный уродец целый день, не считая короткого перерыва на обед, вывозил птичьи трупы. Он сваливал их в большую тачку, впрягался в рукоятки, как в оглобли, и тащил тачку к яме недалеко от фермы. Еще через день Квимби приплыл с женщиной на плоскодонке, он отталкивался шестом, рассекая плотную воду и продираясь через слой дохлых птиц, а женщина застыла на носу, как неподвижный призрак. Изредка она показывала на какой-нибудь труп, и Квимби переворачивал его шестом. Казалось, будто она что-то искала. Криспину это напомнило полузабытые легенды о том, что некоторые птицы прячут в клювах слоновую кость; кое-где люди еще верили в эти предания, но он-то хорошо знал, что все это ерунда.