Айзек Азимов - Антология мировой фантастики. Том 2. Машина времени

— Довид сейчас в Париже. В подполье.

— Понятно. И давно вы во Франции?

— С восемнадцатого года. Мне тогда четырнадцати не было. Но Россию помню. Больше всего Москву. Арбат, Пречистенку. Если бы вы знали, как хочется в Москву. Ну и в Питер, конечно. Вот кончится война — может быть, получится съездить.

— Почему бы нет.

— А вы откуда родом?

— Я из поморов. Холмогоры, помните такое название?

— Смеетесь?

— Но учился и жил до войны в Ленинграде.

— Как Ломоносов. Вы случайно не физик для полноты сходства?

— Именно. Физик Правда, односторонний. Мозаикой не занимаюсь, стихов не сочиняю. Но люблю и слушаю с удовольствием. Прочтите что-нибудь свое.

— Момент не слишком располагает к поэзии.

— Хотя бы немного, Ариадна Александровна. Сарра! Несколько строк.

— Ну что ж… Вы первый человек оттуда, который услышит мои стихи.

И она негромким, но внятным низким голосом произнесла, почти пропела:

— Слушайте, — она внезапно взглянула Дятлову в глаза, — это какая-то ерунда. Тополя почему-то. Откуда? Это я, видимо, у Довида стащила. — И она замолчала.

Дятлов протестующе поднял руку.

— Давайте-ка я вам лучше прочту что-нибудь из мужа. Это действительно поэзия.

Запрокинув голову, она начала почти шепотом:

Последние строки она произнесла громко, с отчетливой тревогой, почти на грани нервного срыва.

— Боитесь за мужа?

— Еще как.

— Понимаю. — Дятлов помолчал, а потом попросил почитать еще.

— В другой раз, — сказала она. — Вы не обижайтесь. Я сейчас не могу.

Колет уже легла. Она выскочила в рубашке, с торчащими, как у подростка, ключицами, и прильнула к Дятлову, не замечая его спутницы.

— Базиль, Базиль, какой ты молодец, что пришел. Ты голодный? Ой, здравствуйте, проходите, сейчас зажгу свет, только опущу шторы и укрою Бланш. Пойди, Базиль, посмотри на нее. Она сегодня так плакала. Мишо сказал, это зубки режутся. — Колет говорила без остановки.

Такой и запомнил ее Дятлов — в белой полотняной рубашке, полуребенка, смотрящую обращенными вверх, в его лицо, заспанными глазами и бормочущую быстро-быстро: «Она так плакала… зубки режутся…».

Восемь дней он ничего не знал о ней, а на девятый, когда немцы уже перекрыли все проходы и танки Пфлаума, двигаясь от Гренобля на юг, утюжили деревню за деревней, подползая к рубежу Сен-Мартен — Васье, на правом фланге которого держал оборону отряд Дятлова, к нему пробрался Буше и рассказал, что Колет, Сарра и еще четыре франтирера были схвачены в Тулузе во время облавы. Колет застрелили при попытке вырваться, остальных забрали гестаповцы.

Взвизгнув, решетка поползла вверх. Пьер очнулся. Этот звук после стольких часов тишины — неужели ночь прошла? — показался и страшным, и желанным. На пороге возникли те же два воина. Потоптавшись, один из них буркнул беззлобно, даже с некоторым, как показалось Пьеру, сочувствием:

— Ну, Урсула, надо идти. — А потом Пьеру, уже безразлично: — Вставай.

Старуха молча шагнула в проем за решетку. Пьер вышел следом и увидел, вернее, почувствовал по метнувшемуся свету и короткому шипению, как страж выдернул факел из кольца и швырнул в воду. Ступеньки были высокими, Урсула подхватывала расползающиеся тряпки, тонкие грязные лодыжки мелькали перед глазами Пьера. На последней ступеньке она обернулась и сказала громким хриплым шепотом:

— Это конец, чужеземец! Готовься к смерти, молись своему богу!

Пьер попятился. Но старуха уже мчалась вперед.

Коридоры замка были темны. Оранжевые пятна редких факелов создавали иллюзию сна, и Пьер шел легко и плавно. Реальность вернулась ярким солнечным светом, заливавшим двор, где широким кругом стояли слуги, воины, дети, монахи. Вот испуганно поникшая мордочка Ожье рядом с бородачом-гигантом, который вчера волок на аркане босоногого оборванца. А вот и сам оборванец, но руки его уже свободны, и в глазах не мука, а живое гнусное любопытство. Разбойник-поп отец Турлумпий с красными наливными щеками высунулся из толпы своих зеленокафтанных приятелей, а за его плечом, приоткрыв щербатый рот, маячит Крошка. Здесь же на корточках пристроился паж Алисии, а рядом — поливальщик оленя, как его, ах да, Жермен. И тучный дворецкий тут, и вертлявый Жоффруа. Вертляв, но ведь и талантлив…

Отдельной группой на небольшом помосте стояли хозяин замка барон Жиль де Фор, аббат Бийон, граф де Круа, Алисия де Сен-Монт и Морис де Тардье. Низко надвинув капюшон, в смиренной позе застыл перед аббатом рыжий монах в веревочных сандалиях.

В центре круга, подобно верхушкам прясел, торчали из кучи хвороста два столба.

Монах подошел к Урсуле и что-то забормотал, суя ей крест. Напряженная спина женщины не шелохнулась. Стражи медленно повели ее к одной из куч, на скате которой Пьер заметил широкую доску с набитыми поперечинами — нечто вроде трапа, ведущего к столбу. Урсула покорно ступила на трап. Пьер завороженно смотрел на нее и не сразу понял, что монах с крестом уже перед ним и шевелит толстыми губами. Урсула сбросила драный балахон и осталась в тонкой белой рубахе. Она прижалась спиной к столбу, и, пока стражи обматывали ее веревкой, Пьер успел увидеть, как под отброшенными ветром седыми волосами гордо блеснули живые горячие глаза.