Айзек Азимов - Антология мировой фантастики. Том 2. Машина времени

Вначале он ее не заметил, но теперь он все чаще и чаще искоса поглядывает направо, и голос его срывается.

Неужели ее никто не видит? Члены Совета смотрят куда-то вдаль, и только Твиссел улыбается Харлену, глядя сквозь Нойс, словно ее нет.

Харлен приказывает ей уйти, но слова застывают у него на губах. Он хочет оттолкнуть ее, но рука еле двигается, и он лишь слегка касается девушки. Ее плоть холодна, как лед.

Финж начинает смеяться… громче… громче…

И вдруг он понимает, что это смеется Нойс. Харлен открыл глаза и несколько секунд в ужасе глядел на девушку, прежде чем вспомнил, где он находится и как сюда попал. Комната была залита ярким солнечным светом.

— Вам приснилось что-то плохое? — спросила Нойс. — Вы стонали во сне и колотили по подушке.

Харлен промолчал.

— Ванна готова. И одежда тоже. Я принесла вам приглашение на сегодняшний вечер. Как странно снова вернуться к прежней жизни после такого долгого пребывания в Вечности!

Этот поток слов встревожил Харлена.

— Надеюсь, вы никому не сказали, кто я?

— Конечно, нет.

«Конечно, нет». Финж должен был позаботиться о такой мелочи и сделать ей внушение под наркозом. Впрочем, он мог посчитать такую предосторожность излишней. Ведь он находился в «тесном контакте» с нею. Эта мысль была неприятна Харлену.

— Я прошу вас общаться со мной как можно меньше, — раздраженно проговорил он.

Нойс нерешительно смотрела на него пару секунд, потом вышла. В мрачном расположении духа Харлен принял ванну и оделся. Предстоящий вечер не сулил ему особых развлечений. Он постарается ничего не говорить, ничего не делать и по мере сил сливаться с обстановкой. От него требовались только глаза и уши, сочетание которых с его мыслительными способностями даст в результате итоговый отчет.

Обычно он не задумывался, какую цель преследуют его Наблюдения. Еще будучи Учеником, он усвоил, что Наблюдателю не полагается знать, зачем он послан и какие выводы будут сделаны из его донесений. Любое знание автоматически искажает его видение, каким бы беспристрастным он ни старался быть.

Но сейчас неведение раздражало его. В глубине души Харлен был уверен, что Наблюдать нечего и что Финж в каких-то своих целях просто играет им. И все это из-за Нойс…

Свирепо взглянув на свое трехмерное изображение, аккуратно воссозданное отражателем в двух футах от него, он пришел к выводу, что яркие, тесно облегающие одежды делают его смешным.

Харлен заканчивал завтрак, принесенный ему роботом, когда в комнату ворвалась Нойс Ламбент.

— Техник Харлен, — воскликнула она, задыхаясь от быстрого бега, — сейчас июнь!

— Не упоминайте здесь моего звания, — строго предупредил Харлен. — Ну и что с того, что сейчас июнь?

— Но ведь я поступила на работу… — она сделала паузу, — туда в феврале, а это было всего месяц назад.

Харлен нахмурился.

— Какой теперь год?

— О, год правильный.

— Вы уверены?

— Совершенно. А что, произошла ошибка? — Его раздражала ее манера разговаривать, стоя почти вплотную к собеседнику, а легкая шепелявость (свойственная, правда, не только ей, но и всему Столетию) делала ее речь похожей на лепет маленького и беспомощного ребенка. Он отстранился.

— Никакой ошибки нет. Вас поместили в этот месяц, потому что так надо. Во Времени вы жили здесь постоянно.

— Но как это может быть? — Она выглядела испуганной. — Я ничего не помню. Разве я раздваивалась?

Харлен был раздражен больше, чем следовало. Он не мог толком объяснить ей природу микроизменений, вызываемых любым передвижением во Времени, которые меняли судьбу человека без существенных последствий для Столетия в целом. Даже Вечные порой путали микроизменения с Изменениями, которые существенно меняли Реальность.

— Вечность знает, что делает. Не задавайте ненужных вопросов, — произнес он с такой важностью, словно был Старшим Вычислителем и лично решил, что июнь самый подходящий месяц в году и микроизменение, вызванное скачком в три месяца, не перерастет в Изменение.

— Но ведь я потеряла три месяца жизни, — не унималась Нойс.

Харлен вздохнул.

— Ваши передвижения во Времени не имеют никакого отношения к вашему биологическому возрасту.

— Так я потеряла или не потеряла?

— Что именно?

— Три месяца жизни.

— Ради Времени, женщина, я же вам ясно говорю, что вы не потеряли никакого времени. Вы не можете ничего потерять. — Последние слова он почти прокричал.

Нойс испуганно отступила назад и вдруг захихикала:

— У вас такой смешной акцент! Особенно когда вы сердитесь.

Харлен растерянно смотрел, как она уходит. Почему смешной? Он говорит на языке пятидесятого тысячелетия не хуже любого в их Секторе. Даже лучше. Глупая девчонка!

Он вдруг обнаружил, что снова стоит у отражателя, глядя на свое изображение, а изображение, наморщив лоб, глядит на него. Разгладив морщины, он подумал: «Красивым меня не назовешь. Глаза маленькие, уши оттопырены, а подбородок чересчур велик».

Никогда прежде он не задумывался над такими вещами, но сейчас ему неожиданно показалось, что, наверное, красивым быть приятно.

Поздно вечером Харлен по свежим следам дополнял записанные им разговоры своими заметками. Как всегда в таких случаях, он работал с молекулярным фонографом, изготовленным в 55-м Столетии. Это был маленький цилиндрик не больше четырех дюймов длиной, окрашенный в неброский темно-коричневый цвет. Его легко было спрятать в манжету, карман или за подкладку в зависимости от стиля одежды или же привесить к поясу, пуговице или браслету.

Но где бы и как бы он ни был спрятан, на каждом из трех его молекулярных уровней можно было записать до двадцати миллионов слов. Крохотные наушники и микрофон, соединенные с фонографом волновой связью, позволяли Харлену слушать и говорить одновременно.

Вслушиваясь в каждый звук, произнесенный за несколько часов «вечеринки» и записанный на первом уровне устройства, Харлен диктовал свои заметки, которые фиксировались на втором уровне. Здесь он описывал свои впечатления, давал пояснения и комментарии. Позднее он воспользуется этим же фонографом, чтобы на третьем уровне записать свое донесение в виде развернутой реконструкции событий.

Вошла Нойс Ламбент, никак не оповестив о своем появлении.

Раздосадованный Харлен демонстративно снял микрофон и наушники, поместил их внутрь цилиндрика, вложил его в футляр и резко захлопнул крышку.

— Почему вы злитесь на меня? — спросила Нойс. Ее руки и плечи были обнажены; длинные ноги светились в окутывавшем их мягком пенолоне.

— Я совсем не злюсь. И вообще не испытываю к вам никаких чувств. — В эту минуту он был совершенно искренен.

— Вы все работаете? Должно быть, устали?