Роберт Силверберг - Ч. де Линт: Страна сновидений Р. Силверберг: Письма из Атлантиды

После тренировок обычно выполняется некий ритуал. Атилан в своем роде очень религиозная страна, в городе полно жрецов и жриц — служителей разных божеств. Все эти боги нуждаются в постоянном поклонении. Различные ритуалы неизменно требуют участия в них Короля и Принца, потому что король Атилана не только монарх, но и верховный жрец, а Принц — его верный помощник. Так что почти каждый день они тратят час или около того, руководя религиозными мероприятиями в том или ином храме. Песнопения и молитвы, которые они произносят, чрезвычайно стилизованы, и у меня нет ясного представления, что они означают. Также приносят в жертву множество животных. Я все еще не могу относиться к этому спокойно.

В конце дня вся королевская семья собирается вместе,чтобы спокойно и сердечно пообщаться, — нечто вроде часа отдыха; все веселые и любящие. Затем они вместе обедают — потрясающий пир. Слуги — жители материка, рабы, скорее всего. Я все время должен напоминать себе, что не следует считать атиланцев приверженцами всех наших прекрасных демократических институтов, например свободы. Подобно римлянам и грекам, множеству развитых цивилизаций античности, островитяне, по-видимому, не видят ничего дурного в порабощении людей. Это всегда удивительно, не так ли, когда просвещенные люди практикуют такую жестокую и несправедливую вещь, как рабство. Но прошлое есть прошлое, все здесь по-другому, и не нужно требовать от них слишком многого. По крайней мере они, кажется, обращаются со своими рабами достаточно хорошо, что уже ценно.

Королевские пиры обильны, еды невероятно много, в качестве главного блюда обычно жареный бык, подается к столу и потрясающее количество вина, но, кажется, они все остаются трезвыми. Вино ли слабое или у этих людей какая-то особенная устойчивость к алкоголю…

Когда обед завершается, входят менестрели. Любимая песнь атиланцев — длинная историческая поэма, нечто вроде «Илиады» и «Одиссеи», объединенных вместе. Поэма звучит очень волнующе, но оказалось, что она сложена на древнем языке атиланцев, который так же труден для Принца, как английский Чосера для нас. Я могу уловить только очень приблизительный смысл что-то об изгнании, странствиях и в конце концов возведении этого огромного города на острове Атилан.

Пение менестрелей вызывает во мне удивительное ощущение, что все это, наверное, похоже на то, как в Древней Греции, сидя в пиршественном зале, люди слушали Гомера, перебирающего струны лиры и впервые произносящего нараспев свои поэмы. И снова я напоминаю себе, что Греция пока еще не древняя, ее не будет еще долгие семнадцать с лишком тысячелетий, а Гомер, Ахиллес, Агамемнон и все остальные из этой легендарной компании для атиланцев — неизвестные персоны невообразимо туманного будущего.

Темнеет здесь рано. Когда менестрели заканчивают пение, Принц отправляется спать и засыпает как убитый до первых лучей утренней зари.

Или, конечно, спал бы как убитый, если б я не заставлял его среди ночи вылезать из постели, чтобы писать мои письма. Он, естественно, совершенно не подозревает об этом. Я прячу письма в кожаной коробке, под кипой старых тог, которые он, кажется, больше не надевает. Как только я узнаю, что курьер собирается отправиться в Наз Глесим, немедленно ввожу Принца в состояние транса, заставляю его достать очередное письмо и упаковать его для отправки. Интересно все же, дойдет ли до тебя хоть одно из моих посланий. Расстояния так велики, обстановка так ненадежна. Но я должен продолжать писать их. Мне очень нужен этот контакт с тобой, даже односторонний, как это было до сих пор.

Хотелось бы как-нибудь надиктовывать мои впечатления об этом мире на диктофон, который можно было бы взять обратно, в наше Время. Очень уж неудобно быть бестелесной паутинкой электрических импульсов — не можешь пронести с собой через Время ничего, кроме собственного сознания. Лучше, чем ничего, но в то же время и обидно. Я бы с удовольствием вернулся с пухлыми записными книжками, в которых описано все, что я здесь видел, а может быть, даже чемоданом — или двумя, набитыми до отказа предметами атиланской материальной культуры. Однако способа нет. Никакого способа вообще.

Пора кончать. Рука Рама сильно сведена судорогой. Ему необходим отдых. Я думаю, что мне тоже.

Рой.

День 5-й, месяц Западного ветра, год Большой реки

Прошла почти неделя с тех пор, как я написал последнее письмо. Не было желания писать. Со мной происходили странные вещи, и мне не хотелось особенно распространяться о них — в надежде, что они сами собой исчезнут. Но они не исчезли.

В том, что происходит, нет ничего таинственного: я чувствую сильное желание позволить принцу Раму узнать о моем присутствии здесь.

Я знаю, что это классическая болезнь путешественников во Времени — побуждение встать и громко сказать: «Посмотри, посмотри на меня! Я нахожусь здесь, прямо в твоей голове!» Этому даже есть название, верно? Синдром Вины Наблюдателя, по-моему. И нисколько не легче от сознания того, что я не первый испытываю его.

Дело в том, что я провел уже несколько недель, наблюдая за принцем Рамом изнутри, и чувствую его гораздо ближе, чем любой друг или жена. Я знаю, какой стороной он предпочитает жевать пищу, имя какого бога упоминает всуе, когда спотыкается, и подробности действительно позорного поступка по отношению к младшему брату, который Принц совершил в девять лет. И то, что он до сих пор ощущает свою вину, хотя принцу Кай ми нору тогда было всего четыре года и он, вероятно, не помнит об этом.

Мои реакции на все это полностью соответствуют синдрому Вины Наблюдателя. Да ты и сама, наверное, иногда ощущаешь то же самое. Я писал тебе об этом в одном из прошлых писем, в котором сравнивал себя со шпионом и говорил, что это противно. Но сейчас я начинаю думать, что это похуже, чем шпионство: словно ты Любопытный Том. Шпион все же служит своей стране, а вот быть Любопытным Томом просто отвратительно.

Я знаю, Лора, знаю, знаю. Я служу делу познания, выполняя эту работу. Предполагалось, что специальная подготовка поможет мне преодолеть эти естественные чувства вины и стыда.

Но чем дольше я пребываю в сознании принца Рама, тем лучше узнаю его и тем больше восхищаюсь им. Он сильный, способный, умный, решительный, воспитанный, венценосный юноша. У него есть свои недостатки — а у кого их нет? — но в основе своей он очень хороший человек, и однажды он станет великим королем. И чем больше он мне нравится, тем меньше я нравлюсь сам себе — из-за того, что затаился, невидимый и неощутимый, в его голове. Начинаю ненавидеть какую-то трусливость всего этого: подслушивать его разговоры и даже самые интимные мысли, вводить в состояние транса (о чем он не подозревает) для того, чтобы он писал для меня письма.