Алан Фостер - Чужой-3 (перевод А.К. Андреева)

Рипли встала.

— Вы приняли опасное решение.

— Почему-то я надеюсь, что последствия моего решения колония переживет. Эрон, как только проводите лейтенанта в ее новую квартиру, приступайте к организации поисковой группы. Как можно скорей. Пока мы не располагаем ничем, кроме спятившего Голика. Не исключено, что Боггз и Рейнз всего лишь ранены и ждут нашей помощи.

— Слушаюсь, сэр.

— Эндрюз, вы ошибаетесь, — сказала Рипли. — Вы абсолютно неправы. В тоннеле никто не мог остаться в живых.

— Увидим.

Эрон вывел Рипли из кабинета. Начальник колонии проводил их взглядом.

Расстроенная и разозленная Рипли сидела на койке. Клеменз стоял рядом. Громкоговоритель интеркома донес до них громкий голос Эрона:

— Всем собраться в помещении столовой. Приказ мистера Эндрюза. Всем немедленно в столовую, живей.

Короткое сообщение заместителя начальника колонии завершилось негромким треском статических помех.

Рипли бросила взгляд на Клеменза:

— Есть ли какой-нибудь способ сбежать с Фиорины? Аварийный челночный корабль? Любой способ, только бы удрать ко всем чертям.

Клеменз покачал головой.

— Это же колония, ты забыла? Отсюда не удерешь. Грузовой корабль приходит раз в полгода.

— И это все? — Рипли совсем сникла.

— Но тебе-то не о чем волноваться. Думаю, очень скоро сюда пришлют специальный корабль, чтобы забрать тебя и расследовать всю эту историю.

— В самом деле? Когда?

— Не знаю. — Очевидно, Клеменза беспокоила не смерть несчастного Мерфи, а что-то иное. — До сих пор сюда никто не торопился. В любом случае кораблю придется сделать большой крюк, а изменить маршрут всякого корабля нелегко и чертовски дорого. Ты не хочешь рассказать, о чем вы болтали с Эндрюзом?

Рипли отвернулась:

— Нет, не хочу. Ты подумаешь, что я сошла с ума.

Потом ее внимание привлек Голик. В кататоническом состоянии он стоял в дальнем углу и отсутствующим взглядом смотрел на стену. Сейчас он выглядел чуть лучше, чем в тот момент, когда его привели в лазарет.

— Это немножко нечестно, — пробормотал фельдшер. — Как ты себя чувствуешь?

Рипли облизала пересохшие губы.

— Не блестяще. Подташнивает и живот болит. Очень противно.

Клеменз выпрямился и кивнул, как бы подтверждая собственные мысли.

— Это последствия шокового состояния. Ничего удивительного, если учесть, что тебе пришлось пережить. Остается только удивляться, что ты не стоишь рядом с Голиком, уставившись в стену.

Клеменз подошел к Рипли, бегло осмотрел ее, потом направился к шкафчику и принялся рыться среди многочисленных склянок.

— Думаю, лучше всего дать тебе другой коктейль.

Клеменз взялся за шприц, но Рипли остановила его:

— Нет. Мне нужно быть начеку.

Ее глаза машинально обследовали возможные пути проникновения чужой твари в лазарет: решетки вентиляционных отверстий, двери. Но она никак не могла сосредоточиться, и даже очертания предметов расплывались перед ее глазами.

Подошел Клеменз со шприцем.

— Посмотри на себя. И это ты называешь "начеку"? Ты же едва держишься на ногах. Человеческий организм — чертовски эффективная машина, но всего лишь машина. Если от нее требовать слишком многого, недолго и до опасной перегрузки.

Рипли закатала рукав.

— Не учи меня. Я знаю, когда и чего могу от себя требовать. Давай свой коктейль.

По-прежнему стоя в углу, Голик забормотал:

— Не понимаю, почему меня всегда ругают. Странно, правда? Я, конечно, не идеальный человек, но, ей-богу, не понимаю, почему одни люди всегда стараются обвинить в своих маленьких бедах других.

— Очень глубокая мысль. Спасибо, Голик. — Клеменз улыбнулся, наполнил шприц и проверил уровень.

В ожидании укола Рипли случайно взглянула на Голика. К ее удивлению, тот обернулся и оскалился бессмысленной, идиотской улыбкой. Рипли с отвращением отвернулась; ее мысли были заняты более важными проблемами.

— Ты замужем? — неожиданно спросил Голик.

Рипли даже вздрогнула.

— Я?

— Тебе обязательно надо выйти замуж, — серьезно заявил Голик. — Завести детей… Ты симпатичная девушка. У меня таких было много. Только не здесь, на Земле. Они любили меня. И ты тоже умрешь.

Голик замолчал и задумался, насвистывая незамысловатую мелодию.

— Ты не ответила на его вопрос, — сказал Клеменз.

— Какой вопрос?

— Ты замужем?

— Зачем тебе это знать?

— Просто интересно.

— Нет.

Клеменз подошел к ней с готовым шприцем.

— Как насчет того, чтобы уравнять наши шансы? — спросила Рипли.

Клеменз задумался:

— Ты не могла бы выразить свою мысль более конкретно?

— В свое время я спрашивала тебя, как ты сюда попал. Ты уклонился от ответа. Позже я поинтересовалась, откуда взялся номер заключенного у тебя на затылке. Ты снова не ответил.

Клеменз отвернулся.

— Это долгая и скучная история. К тому же, боюсь, немного мелодраматичная.

— Так расскажи, развлеки меня.

Рипли, скрестив руки на груди, снова села на койку.

— Видишь ли, моя беда в том, что я был умен. Очень умен. Понимаешь, я знал все. Я считал себя выдающейся личностью и потому искренне полагал, что найду выход из любого положения. До поры до времени так оно и было.

Тогда я только окончил медицинскую школу. Мне удалось попасть в пять процентов лучших выпускников — и это несмотря на то, что уже тогда я приобрел скверную привычку. Впрочем, я был совершенно уверен, что у меня всего лишь вполне допустимое привыкание к мидафину. Тебе знаком этот препарат?

Рипли медленно покачала головой.

— О, это изумительная смесь пептидов и прочего. После очередной дозы мидафина ты чувствуешь себя непобедимым и в то же время не теряешь трезвости суждений. Правда, для этого нужно поддерживать его концентрацию в крови на определенном уровне. Будучи ловким парнем, я без особого труда доставал нужное мне количество мидафина в тех же учреждениях, где в то время работал.

Меня считали многообещающим молодым врачом; все отмечали мой исключительный природный дар, мою прозорливость, смелость в принятии решений и исключительно заботливое отношение к пациентам. Никто не подозревал, что моим первым пациентом был я сам.

Это случилось в медицинском центре, куда я был направлен по окончании школы. Меня приняли охотно. Я работал за двоих, никогда не жаловался, почти не ошибался в диагнозах и выборе лечения. Однажды после тридцатишестичасового дежурства я пошел домой, принял тройную дозу мидафина и забрался в постель в предвкушении изумительных снов. В это время зазвонил интерком.

На заправочной станции центра взорвалась цистерна под высоким давлением. Для ликвидации последствий аварии вызвали всех, с кем удалось связаться. Тридцать человек получили более или менее серьезные ранения, нескольких пришлось отправить в стационар, остальные нуждались лишь в беглом осмотре, перевязках и тому подобном. Ничего сложного, ничего такого, с чем не мог бы справиться молодой специалист средних способностей. Я рассудил, что лучше все сделать самому, а потом побыстрее смыться домой, чтобы никто не успел заметить, что для человека, поднятого из постели в три часа утра, я слишком энергичен и весел. — Клеменз задумался, собираясь с мыслями. — Так вот, из тридцати раненых одиннадцать умерли — я назначил им слишком большую дозу обезболивающего. Такая мелочь. Такая ерунда. С этим справился бы любой болван. Любой дурак. Вот что значит мидафин. Практически никогда не влияет на трезвость суждений и правильность решений. Только в исключительных случаях.