Жозеф Рони-старший - Звездоплаватели (авторский сборник)

Как ни странно, меня не тяготило подобное несоответствие восприятия цвета. Если вы подумали, что я видел мир лишь в серой гамме, но вы заблуждаетесь. Серый эффект производят лишь чистые тона спектра, но в природе нельзя найти чистый тон — он всегда смешан с другими. В результате там, где люди продолжали считать, что один предмет того же цвета, что и другой, я видел коренные отличия в их окраске. Но, конечно, воспринимаемая мной цветовая гамма абсолютно не соответствовала общепринятой.

Но и это еще далеко не все! В конце концов, моя способность бестрепетно смотреть на солнце, проникать взглядом сквозь стены домов, любоваться звездами даже в грозовую ночь, видеть мир в недоступном для всех цвете — это, безусловно, странно, но и только. Однако то, что я смог увидеть иную жизнь, существующую параллельно нам и независимо от нас, это, конечно, настоящее чудо! Я обнаружил на нашей планете некий живой мир, о котором никто до сих пор и не подозревал, иначе хотя бы какие-нибудь сведения достигли любопытных ушей все впитывавшего в себя ребенка. Своими так неприятно выглядевшими глазами слепца я увидел неизвестную доселе форму жизни, живое сообщество, представители которого своим строением, внешним видом, способом существования и появления на свет не похожи ни на одно известное нам живое существо. Уже с первых наблюдений за этими созданиями я понял, что они тоже ничего не ведают о нас — мы для них прозрачная субстанция. Но тем не менее их сообщество подвержено нашему влиянию точно так же, как и мы зависим от них.

Все переплетено в общую паутину существования, и, ничего не зная друг о друге, мы в своем бесконечном развитии — неразделимы. Таинственные создания живут везде — в воде, в воздухе, в лесах и полях. Они составляют фауну планеты и, подобно зримой фауне, изменяют среду обитания, воздействуя на нее иными способами, но не менее мощно, чем человек, привыкший считать себя венцом творения. Именно этот мир посчастливилось увидеть мне — единственному среди живых существ, населяющих Землю. И еще большее счастье состоит в том, что вот уже в течение пяти лет я могу изучать недоступную другим жизнь после того, как никем не понятый ребенок-изгой прикоснулся в детстве к великой тайне живой природы.

Мои детские воспоминания прочно связаны с этими загадочными существами. Они мне казались столь же обычными, как прыгавшие по болотным кочкам лягушки, и лишь позже я стал понимать, что никто, кроме меня, их не видит. Я не стал рассказывать о них даже девушке из Фрисландии — и не потому, что хотел сохранить тайну: просто разборчивая речь давалась мне с невероятным трудом. К шести годам я уже сумел отделить эти странные создания от привычного людям окружения, но подчас принимал за них лучи света, лужи после недавнего ливня и прозрачные облачка. Такие ошибки случались из-за того, что я не мог потрогать странных земных обитателей, не ощущал их прикосновений. Они протекали сквозь меня, по-видимому, даже не замечая этого, иногда останавливаясь перед преградами, которых не видел я. Они казались мне контурами, произвольно нарисованными на бумаге — такие же многообразные по форме и столь же плоские. Более подробно я опишу их несколько позднее, а пока что стану излагать последовательное течение событий, чтобы создать возможно более полную картину моих прежних ощущений. К восьми годам я уже твердо знал, что эти создания не являются плодом моего воображения или призрачной игрой светотени, а реально существуют подле нас. Мне страстно захотелось поделиться с кем-нибудь своим открытием, но кто бы понял меня, если я не смог довести даже до сведения матери то, что могу видеть сквозь стены. И, пожалуй, именно в этом возрасте я остро ощутил, что между мной и другими людьми существует почти непреодолимый барьер.

Первыми дали мне это почувствовать сверстники. Дети не умеют скрывать свои чувства, и их острая неприязнь проявлялась в злобных каверзах, которые они постоянно устраивали мне. Я уцелел в этой неравной схватке гонимого одиночки и толпы только благодаря невероятному проворству ног, стремительно уносивших меня на безопасное расстояние от оголтелых преследователей. Кроме того, не оставляя обидчиков без расплаты за издевательства, я неожиданно подкрадывался и наносил быстрые, точные удары, мгновенно оказываясь вне зоны возмездия. В результате мучители оставили меня в покое. За мной закрепилась репутация ненормального — этакого местного придурка, которого рекомендовалось обходить стороной. Я оказался в полной изоляции и, безмерно страдая от этого, озлобился душой и превратился в угрюмого волка-одиночку. Только любовь матери скрашивала унылое прозябание отверженного людьми ребенка, но занятая делами разваливавшейся фермы, она не могла отогреть его каменеющее сердце.

Время шло, и вот мне уже десять лет. Я решил привести здесь небольшую зарисовку той поры, чтобы проиллюстрировать сложившееся у меня представление о мире.

День в фермерском доме начинался рано. На залитой солнечным светом кухне собралась вся наша семья и нанятые отцом работники. Завтрак простой, но сытный. Однако я не притронулся к нему, и мне подали сваренное вкрутую яйцо и стакан пива. Мать внимательно проследила за тем, чтобы я поел, а отец сделал какое-то замечание и что-то спросил.

Я не запомнил, о чем шла речь, но отчетливо помню, как старался внятно ответить ему. По-видимому, это у меня не получилось, потому что отец с сожалением пожал плечами и огорченно проговорил:

— Карл никогда не научится говорить!

Этот инцидент не вызвал за столом ни сочувствия, ни любопытства: все уже привыкли к обитавшему в доме Ундеретов маленькому чудовищу. Помнится, это порадовало меня, а улыбка двухлетней сестренки сделала это утро и вовсе лучезарным. Когда отец с работниками ушли в поле, мать занялась хозяйством, а нянька — малышкой, я отправился на луг, где паслись наши животные. Они вызывали у меня трепетный интерес и симпатию — эти теплые и ласковые существа, среди которых я подчас искал утешения от несправедливостей мира.

Но и иной мир чрезвычайно привлекал меня. Вместе с огорчением из-за того, что мне никто не поверил бы, даже сумей я рассказать о нем, меня охватывало и чувство гордости: ведь только я один владел недоступным другим знанием. Вот и теперь я тотчас же увидел в траве несколько вытянутых фигур: плоские туманные многоугольники, колеблясь, двигались в разных направлениях. Еще в раннем детстве я назвал их "пластунами" — вероятно, из-за того, что они всегда распластывались по поверхности земли исчезающе тонким слоем. Тех же, кто обитал в воздухе, я назвал "летунами", и в дальнейшем изложении стану использовать эти детские ненаучные имена. Тела пластунов окрашены в светло-серый цвет и обладают четко обозначенным контуром, формы которого имеют бесчисленные варианты. Но всех этих существ объединяет одна особенность — их тела пронизаны сверкающими линиями, имеющими для них, насколько я понял, жизненно важное значение. Линии образуют затейливые переплетения, сходясь в едином центре, а порой и в двух, и устремляясь к ограничивающему тело периметру. На всем протяжении они постоянно меняют цвет и яркость — от ослепительной в месте пересечения, до еле видимой у края. Эти светящиеся полосы строго индивидуальны — так же, как и форма тела, и приемы движения. При этом, если контур фигуры при движении практически не меняется, линии никогда не находятся в покое: они дрожат, мерцают, колеблются, а центры то сжимаются, то распухают.