Жозеф Рони-старший - Звездоплаватели (авторский сборник)

По размерам пластуны тоже весьма разнообразны — от крошечных, не более комара, до гигантов, достигавших в длину не менее тридцати ярдов. Еще малышом я как-то увидел существо ярдов десяти в поперечнике: его вид так напугал меня, что я даже не рискнул проследить, куда оно отправилось. А однажды мне встретилось создание с широкими мощными линиями, сливавшимися в огромный — величиной с орлиное крыло — центр. Этот великан закрыл своим телом весь наш двор, и я, хотя и понимал, что не являюсь для него преградой, все же залез повыше и поджал ноги.

Живая материя или то, что когда-то было ею, не служит ползунам препятствием — они просто проходят сквозь него. При своем движении они никак не выделяют воду, продолжая скользить по ней, как будто под ними все та же земная твердь. Те предметы, которые пластуны расценивают как преграду, они преодолевают, перетекая их по поверхности, при этом совершенно не изменяя своих очертаний.

Наземные пластуны — не единственные неосязаемые существа: я уже упоминал так называемых летунов. Наблюдая их в воздухе, я поражался невероятной красотой этих созданий. В отличие от их наземных собратьев, плоские тела летунов словно бы излучают свет, а тончайшие многоцветные линии создают столь великолепные ажурные узоры, что по сравнению с ними самые прекрасные бабочки и птицы выглядят линялыми поделками неумехи-кустаря. Летуны не имеют привычных человеческому глазу крыльев — они перемещаются в воздухе частыми толчками, напоминая способом движения морских гребешков.

В то утро я направился к скошенному лугу, с которого недавно увезли высохшее сено. Там, на его ровной поверхности, я заметил двух сражавшихся пластунов. Подобное зрелище, хотя и нередкое между этими созданиями, всегда завораживало меня как некое подобие битвы гигантов. Чаще всего тот, кто ощущал себя более сильным, атаковал слабейшего, причем жертва не обязательно оказывалась мельче агрессора. Я застал тот момент в схватке, когда слабый пустился наутек; другой сразу же кинулся следом, а за ними — и я. Пластуны умеют очень быстро перемещаться, и от обычного человека эта парочка удрала бы в два счета, но я не собирался отставать. Вскоре преследователь догнал убегавшего, и сражение возобновилось. Они сшибались, отскакивали, хлестали друг друга углами многоугольников, и забавно было наблюдать, как к ушибленному месту стягивались светящиеся линии, заставляя пульсирующий центр посылать туда все новые порции колебаний. Борьба шла почти на равных, но снова тот, кто чувствовал себя более слабым, предпринял попытку скрыться. В мгновение ока противник чуть ли не в полете догнал его и подмял под себя: именно это, по-видимому, и являлось апофеозом сражения. Сквозь прозрачное тело победителя я увидел, как трепещут, постепенно тускнея, линии побежденного — и если бы все это сопровождалось еще и звуком, я наверняка расслышал бы удовлетворенное урчание существа, высасывавшего жизненные соки своей жертвы.

Через некоторое время ярко полыхавший победитель оставил незадачливого противника, и тот медленно пополз прочь, почти утратив свечение линий. Похоже, пластуны в этих сражениях отбирали друг у друга энергию, никогда не убивая того, кто оказывался побежденным.

Пока я рассматривал битву, подошло время отправиться на занятия. Я помчался домой, схватил сумку с книгами и вскоре оказался среди себе подобных. Этот переход — от необычного к рутине — лишний раз подчеркивал, как мало люди знают о той планете, на которой живут. Многие и многие поколения земных обитателей — людей и пластунов — веками, словно тени, проходят мимо друг друга, даже не отдавая себе в этом отчета.

Из того, что я уже рассказал о себе, можно сделать вывод, что я очень плохо учился. У меня отвратительный почерк, невнятная речь и чудовищная рассеянность. Да и как сосредоточиться на уроке, если перед глазами одна картина увлекательнее другой!

— Перестань считать ворон, Карл Ундерет! — постоянно одергивал меня учитель.

Он бы так не думал, если бы знал, какой мир скрывают от него собственные зоркие глаза, способные заметить любые нарушения учеником установленных правил поведения. Он наверняка даже гордился своим неукоснительным следованием закону, оставаясь, в сущности, недоумком и слепцом, за которого принимал этого самого Карла.

Вскоре моя жизнь стала почти невыносимой: я с ужасом вспоминаю период от двенадцати до восемнадцати лет. Когда мне исполнилось двенадцать, родители поместили меня в пансион для слаборазвитых детей. Там, с помощью специальных методик работы с глухонемыми и слабослышащими детьми, меня научили управлять собственной речью, и я мог теперь довольно внятно формулировать элементарные понятия. Это требовало с моей стороны невероятных усилий, и поэтому там, где была необходима более напряженная работа мысли, я вновь переходил к привычному стремительному словоизвержению, которое никто не воспринимал. С письменными дисциплинами дело обстояло еще хуже, чем с устными. Мои руки, ловкие от природы, склонные к мгновенному выполнению порученной работы, становились неуклюжими и тяжелыми, как только в пальцах оказывался карандаш. Особенно донимало меня чистописание, где требовалось филигранно выписывать каждую буковку. Я ужасно уставал от постоянного сдерживания присущего мне темпа, но если поддавался ему, то написанное уже никто не мог прочесть. За мной прочно закрепилась репутация дебила. Учителя покачивали головами, сочувственно разговаривая с моими родителями, и выражали им свое искреннее соболезнование: а чего вы, собственно, ожидали от своего столь странного отпрыска с такой кожей и такими глазами? Эти доверительные беседы так угнетающе действовали на моих родителей, что они решили забрать меня из пансиона. Когда я вновь водворился на ферме, отец неожиданно ласково как-то сказал мне, смущенно разводя руками:

— Мне очень жаль, сынок, что все так сложилось. Я старался, как мог, подготовить тебя к взрослой жизни, и не моя вина, что это не удалось. Прости, если можешь.

Его слова растрогали меня до слез. Как в раннем детстве, я прижался к нему и, обхватив руками, прошептал:

— Я совсем не такой, как все они думают.

Но в ответ он, не поняв ни слова, лишь погладил меня по голове. Я и в самом деле вовсе не являлся неучем и прекрасно понимал, что знаю гораздо больше, чем мои сверстники, да и не только они. Я очень много читал, "проглатывая" книгу за книгой из нашей сельской библиотеки, и моя цепкая память мгновенно усваивала прочитанное, давая пищу для размышлений. Но чем больше я узнавал об окружавшем меня мире, тем глубже становилась пропасть, разделявшая меня и остальное человечество. Хрупким мостиком между двумя сторонами провала оставалось лишь любящее сердце матери.