В. Бирюк - Расстрижонка

«Каждый солдат должен знать свой манёвр». А — конвоир?

«Рояль»? — Само собой. Если б не били всю дорогу, если б не почти у ворот, если б не ноги мои босые, да щебёнка на дороге… Случайность. Которая спасла мне жизнь. Вместе с иными, прежде, в других местах-временах, разных… случайностях случившихся и сделанных.

Пинки, толчки, удары. Крепостные ворота, улочка… виноват — одна из главных улиц этого городишки. Снова виноват: Москвы. Площадь поселения — 3 га, площадь типовой городской усадьбы — 300–400 кв.м. Минус торжище, улицы, валы… — полста дворов. Для сравнения: в Киеве сейчас — 400 га.

Гонят куда-то вправо. На Боровицком холме ещё со времён дьяковской культуры два центра. Один — на самой оконечности мыса, другой — на самом высоком месте. Там потом Соборная площадь будет. Укрепления у обоих центров общие — овраги. А вот застройка и население — разные. В центре — торговая площадь и вокруг неё дворы купцов да новых вятших. А вот Кучковичи сидят на мысу. Меня туда и тянут.

Ну и грязь! Ну и… дрянь! Под ногами — битые кости.

Остатки настилов этой первой улицы Москвы археологи увидели в середине 1960-х годов, когда копали в районе Патриаршего дворца. В восточной проездной арке, под церковью Двенадцати апостолов, на глубине чуть более 5 метров, открылась мощенная деревом улица, по которой люди ходили и ездили более восьми веков назад. По ее правой стороне (если двигаться от Троицких ворот) — жилые дома и хозяйственные постройки москвичей.

Улица метра четыре в ширину. Круглые бревна-лаги, на которые вплотную уложены толстые (10 см) и широкие (10–15 см) плахи. Когда настил поизносится и зарастёт грязью, на него уложат следующий. Поновление уличного мощения — через 20–25 лет.

Часть настила лежит на вымостке из костей — ребра, зубы и расколотые пополам челюсти коров и лошадей. Отмостка из костей — не менее тысячи квадратных метров: от алтарной части церкви Двенадцати апостолов уходит под Звонницу. Пласт костей толщиной 20–25 см, местами до полуметра. В исходном рельефе здесь просматривается впадина, в которой скапливалась вода — потребовалось замостить. Эта древнейшая улица Москвы не меняла свою трассу более трех столетий, прекратила существование в конце XV века.

Настил… уже пора ремонтировать. А то мне по этой костной отмостке — босыми ногами…

Позже конструкция мостовой усложнится. В конце XVI — середине XVII века на продольных лагах вплотную друг к другу кладут поперечные бревна, поверх которых набиты доски, уложенные продольно (как и лаги). Лаги из еловых стволов с остатками сучков, диаметр 12–15 см. Доски верхнего настила шириной 13–14 при толщине 6 см. Прибиты к бревнам железными костылями длиной 12–15 см, загнутыми частично на доску. Длина досок — 1,5–1,6 метра.

Будет в Кремле и накатник — настилы, сооруженные лишь из бревен. Так мостили в Москве в конце XV и в XVI веке. В русских городах этот тип настилов применяли и раньше — во Пскове, например, в XIII–XIV веках.

Ещё один местный способ борьбы с грязью — выстилки из бересты. Так устилают усадебные дворы.

Вообще — в Москве используют разные способы. Настилы из толстых досок на лагах — почти треть. Традиционный, по Великому Новгороду: из полубревен на трех линиях лаг — 15 %, выстилки из бересты и гать — столько же, чуть больше четверти — накатник.

На мысовой площадке Боровицкого холма (двор Оружейной палаты) есть булыжная мостовая, середина XII века. Такое мощение в древнерусских городах встречается редко, как правило, говорит об усадьбе человека высокого ранга — князя, именитого боярина.

Моим босым ножкам повезло. Встретились с такой редкостью — усадьба Кучковичей вымощена булыжником. Позже, когда Кучковичей казнят, часть этих камней пойдёт для устройства отмостки вдоль насыпи вала — для удобства передвижения воинов в сырое время года. Однако от сожжения Москвы в 1177 году Глебом Рязанским (Калаузом) — не спасёт.

Петенька с Софочкой — цок-цок по камушкам — к высокому крыльцу теремному. Там куча народа стоит, важняк какой-то выпирает одеждой богатой.

– Якун Степанович! Хозяин! Большак!

Там — обнимашки с целовашками, поклоны с привечаниями. А меня куда-то в сторону. Барак, лестница вниз, мордой в стену, путы — долой, и сразу же — головой в яму.

Поруб.

Факеншит…

Ну здравствуй дом родной! Здравствуй мать сыра-земля! Хотя ты здесь… тьфу… суховата.

Парень в порубе — парубок? Тогда — песня про меня. Осталось дожить до тридцати трёх. Что, по нынешним реалиям — весьма сомнительно. Ну и так, по мелочи. Найти тут себе — «дивчиноньку» и «з сиром пироги».

– Ты, эта, гадить будешь — в левый угол ходи. Тама, эта, яма как бы.

О! Так я не в одиночке?! Какая-то «дивчинонька» сыскалась. Судя по голосу — мужеска полу и преклонных лет. Наверняка — сильно «гарная». А «пироги», очевидно, вот в той яме по левому борту. «З сиром».

«— Люблю бутерброды с икрой. По-икрите мне посильнее.

— А я люблю с сыром. Мне — по-сирити».

– Спасибо на добром слове, мил человек. Звать-то тебя как?

– Меня-то? Колысь, Градятой кликали. Давно. Уж лет восемь.

Что-то охнуло, закхекало, зашевелилось, зашелестело в темноте, придвинулся запах давно скисшего, сгнившего. Пахнуло так, что у меня, даже уже принюхавшемуся к подземелью, резануло глаза. Что-то мягкое коснулось шеи…

Ой! А я и не думал! Что после дороги, где постоянно — в путах да вязках, смогу руками двигать! Но автоматизм сработал: жёсткий блок в кость, захват… чего-то… Бросок, фиксация…

Факеншит! В темноте, на ощупь! Где у него голова?! — Нет у него головы! А с другой стороны?

Под руками шевелилось что-то мягкое, липковатое, волосатое, вонючее… Перхало, пытаясь отплеваться, вздохнуть воздуху.

– Ай! Отпусти! Больно! Стражу кликну!

– Ой ли? Успеешь ли?! А вот землицы горсточка. Прямо в грызлице. Ну, что? Чем звать-то будешь?! Дур-рак. Лезешь без спроса. Ладно, живи.

Отпущенный мною Градята отплевывался, отхаркивался. Выразительно подвывая и ругаясь:

– Понаехали тута всякие! Даже и в порубе спокою нету!

отполз куда-то в темноту.

Я же сделал то, чего был лишён все эти дни — вытянулся. Прямо на этой грязной, неровной, холодной земле. Во весь рост.

Завёл руки за голову, и стал проверять: а весь ли я цел, а всё ли у меня на месте? К моему удивлению — даже кое-что лишнее появилось. Слева под рёбрами болит чего-то. Поджелудочная железа? Ну здрасте! Рано мне ещё. Не по моим годам.

Точнее — не по годам моего тела. О! А вдруг у него, у тела моего, это врождённое? Типа — наследственное. Или — следы тяжёлого детства, случившегося до моего вселения?