Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Звездные дневники Ийона Тихого. Из воспоминаний Ийона Тихого

Мои достижения на ниве космонавтики принесли мне некоторую известность, и разного рода организации, учреждения и частные лица обращались ко мне с приглашениями и просьбами о сотрудничестве, титулуя меня профессором, членом Академии или, по крайней мере, доктором наук. Все это было неприятно, поскольку мне не присуждены никакие звания, и я вовсе не хотел выглядеть вороной в павлиньих перьях. Профессор Тарантога убедил меня, что общественное мнение не может смириться с пустотой, зияющей перед моей фамилией, и, договорившись за моей спиной со своими влиятельными знакомыми, сделал меня Генеральным Представителем Всемирной Продовольственной Организации (РАО) в Африке.

Я принял этот пост вместе с титулом Советника и Эксперта, потому что считал его чистой синекурой, но оказалось, что в Лямблии, республике, которая мгновенно от палеолита перешла к монолиту современного общественного устройства, FAO построила фабрику кокосовых консервов, а я, как полномочный представитель этой организации, должен был ее торжественно открыть. И надо же было случиться, что магистр-инженер Арман де Бэр, который сопровождал меня по поручению ЮНЕСКО, на приеме во французском посольстве потерял очки и, приняв сослепу шакала, подвернувшегося ему под руку, за легавую, решил его погладить. Известно, что укусы шакалов чрезвычайно опасны, потому что у них на зубах может оказаться трупный од. Увы, этот достопочтенный француз пренебрег опасностью и через три дня умер.

В кулуарах лямблийского парламента прошел слух, что шакал был одержим злым духом, которого вселил в него некий колдун. Говорили, что кандидатура этого колдуна на пост министра религиозных культов и народного просвещения была снята якобы в результате демарша французского посольства. Посольство не выступило с официальным опровержением, создалась деликатная ситуация, а неопытные в дипломатическом протоколе государственные деятели Лямблии вместо того, чтобы без лишнего шума организовать отправку останков на родину, сочли это событие поводом для того, чтобы блеснуть на международной арене. Генерал Махабуту, военный министр, дал траурный коктейль, на котором, как и принято в таких случаях, все со стаканами в руках беседовали обо всем и ни о чем, и я, сам не помню когда, на вопрос директора Департамента по Европейским делам, полковника Баматагу, ответил, что, действительно, высокопоставленных покойников у нас иногда хоронят в запаянном гробу. Мне и в голову не пришло, что этот вопрос имеет что-то общее с умершим французом, а лямблийцам, в свою очередь, не показалось противоестественным применение фабричных приспособлений для организации похорон в современной манере. Поскольку комбинат производил только литровые банки, умершего выслали самолетом «Эр Франс» в ящике с надписями, рекламирующими кокосы, но самым оскорбительным было не это, а то, что в ящике находилось 96 банок консервов.

Потом из меня сделали козла отпущения— мол, я не предотвратил скандала, но как я мог такое предвидеть, если ящик был заколочен и покрыт трехцветным флагом! Однако все были возмущены тем, что я не послал лямб-лийским должностным лицам меморандум, в котором объяснялось бы, насколько неуместным мы считаем развеску покойников на порции и консервирование их в банках. Но мне было не до того. Генерал Махабуту прислал мне в номер лиану, и я не знал, что с ней делать; только потом, от профессора Донды, узнал, что это был намек на виселицу, на которой меня хотят видеть. Эта информация была, впрочем, как горчичная приправа после обеда, потому что тем временем привели в готовность карательный отряд, который я, не зная языка, принял за почетный караул. Если бы не Донда, то я наверняка не описывал бы этой истории, как, впрочем, и никакой другой. В Европе мне советовали остерегаться его как беспринципного мошенника, который использовал легковерие и наивность молодого государства для того, чтобы свить себе в нем теплое гнездышко. Бессовестные шаманские штучки он поднял до уровня теоретической дисциплины, которую и преподавал в местном университете. Поверив своим информаторам, я считал профессора шарлатаном и прохвостом и держался на официальных приемах подальше от него, хотя уже тогда он производил на меня впечатление вполне симпатичного человека.

Генеральный консул Франции, резиденция которого находилась ближе всего (от английского посольства меня отделяла река, кишащая крокодилами), отказал мне в убежище, несмотря на то что я прибежал к нему из «Хилтона» в одной пижаме. Консул сослался на государственные соображения, а именно на ущерб интересам Франции, якобы нанесенный мною. Наш разговор через дверной глазок происходил на фоне ружейных залпов — отряд уже тренировался на задворках отеля,— и я стал раздумывать, идти ли мне прямо на расстрел или поплыть среди крокодилов, как вдруг из камышей выплыла нагруженная багажом пирога профессора. Когда я уже сидел на чемоданах, профессор сунул мне в руки весло й объяснил, что у него как раз кончился контракт в Кулахарском университете и он плывет в соседнее государство Гурундувайю, куда его пригласили в качестве профессора свар-нетики. Такая неожиданная смена университетов могла бы показаться странной, но в моей ситуации мне было некогда заниматься выяснением подобных вопросов.

Даже если я был нужен Донде только как гребец, то все равно он спас мне жизнь. Мы проплыли вместе четыре дня, и не удивительно, что наше знакомство стало более близким. Я, правда, опух от москитов, которых Донда отгонял от себя репеллентом, а мне говорил, что его в банке осталось слишком мало. И на это я не обижался, принимая во внимание специфику положения. Донда прочел мои книги, и я не мог рассказать ему о себе ничего нового, но зато сам многое узнал о его жизненном пути.

Вопреки, звучанию фамилии, Донда не славянин, да и фамилия его не Довда. Имя Аффидавид он носил уже шесть лет, с тех пор как, покидая Турцию, написал требуемый властями affidavit [61] Письменное показание под присягой (англ.). и вписал это слово не в ту рубрику анкеты, так что получил паспорт, аккредитивы, справку о прививках, кредитную карточку и страховой полис на имя Аффидавида Донды; решив, что претензии не стоят труда, он смирился, потому что, в сущности, не все ли равно, как тебя зовут.

Профессор Донда появился на свет благодаря серии ошибок. Его отцом была метиска из индейского племени Навахо, матерей же у него было две с дробью, а именно: белая русская, красная негритянка и, наконец, мисс Эйлин Сибэри, квакерша, которая и родила его после семи дней беременности в драматических обстоятельствах, то есть в тонущей подводной лодке.

Женщина, которая была отцом Донды, была осуждена на пожизненное тюремное заключение за взрыв штаб-квартиры похитителей и одновременно за действия, вызвавшие катастрофу самолета линии «Panamerican Airlines». Ей было, поручено бросить в штаб экстремистов-похитителей петарду с веселящим газом, что должно было послужить для них предупреждением. С этой целью она вылетела из Штатов в Боливию. Во время таможенного досмотра она перепутала свой несессер с сумкой стоявшего рядом японца, и похитители взлетели в воздух, потому что у японца в сумке была настоящая бомба, предназначенная для кого-то другого. Самолет, с которым из-за ошибки, вызванной забастовкой обслуживающего персонала, вылетел ее несессер, разбился сразу после старта. Очевидно, пилот от смеха потерял контроль над рулевым управлением, а реактивные лайнеры во время взлета, как известно, не проветриваются. За все это бедняжку осудили на пожизненное заключение, и уж кто-кто, а эта девица, казалось, была лишена всяких шансов иметь потомство, однако не следует забывать, что мы живем в век науки.