Джон Варли - Титан. Фея. Демон

Обязанности Конела были весьма неопределенны, что очень его устраивало. Все, что он делал, — это слонялся повсюду в различных обличьях. Никто, кроме членов Совета и нескольких больших шишек в полиции, и не подозревал, что Конел имеет какое-то отношение к руководству городом. Он приходил и уходил, когда ему вздумается, и люди охотно с ним болтали. Все, что он слышал, передавалось Сирокко. У Конела не было компьютерных распечаток Искры. Не было у него также опыта и тщательно продуманных теорий Робин. Зато он знал кое-какие секреты.

— Что там за слухи про черный рынок?

— Я согласен с Робин.

— Ты что, пытаешься меня уколоть или как? Я тоже с ней согласна. Но от тебя, Конел, мне не теории требуются. От тебя мне нужно узнать, что там на самом деле.

Конела немного удивила ее реакция. Приглядевшись внимательно, он заметил, что Сирокко не на шутку устала.

— Черный рынок — не такая страшная проблема, как Искра ее малюет. Товаров там не так много, да и цены очень высоки.

— А это означает, — сказала Сирокко, — что очень мало продовольствия уходит с пристаней и что у нас по-прежнему есть дефицит. Стало быть, дефицит реален.

— Голодать никто не собирается. Но очень много народу хочет, чтобы опять падала манна.

Сирокко немного подумала.

— А что там насчет доллара?

Конел рассмеялся:

— Ходят слухи, что из долларов выходят классные кофейные фильтры. Возьми штук пять-десять, а когда все прокрутишь, бурые пятна будут кое-чего стоить. Еще с этих бумажек очень удобно кокаин нюхать.

— Короче, макулатура.

— Дело в том законе, про который толковала Искра. Робин сказала, это значит, что плохие деньги вытесняют хорошие.

— Нет, — возразила Сирокко. — Именно так золотые монеты загоняются в чулки и матрасы. Люди припасают то, что имеет твердую цену, и тратят то, что подвержено инфляции.

— Пусть так. Еще я не думаю, что с проблемой образования все обстоит так скверно, как говорили сегодня вечером. Верно, некоторое возмущение есть. Но большинство здешнего народа либо вообще учили английский, либо знают его достаточно, чтобы понимать с пятое на десятое. А на самом деле раздражает только одно — что от них требуют учиться шибко правильному английскому.

— Что ты предлагаешь?

— Понизить требования, предъявляемые к грамотному человеку. Выпускать людей из школы, когда они смогут прочесть рекламный плакат, и не долбить им мозги всякими спряжениями глагола. Конечно, от парня, который явился сюда неграмотным, да и сейчас читатель не ахти…

— Хватит, Конел. — Сирокко прикусила костяшку пальца. — Ты прав. Можно позволить не англоязычным взрослым обходиться минимумом. Их дети узнают больше. Не следовало мне так давить.

— Все мы не без греха.

— Ну-ну, нечего. Что ты еще узнал?

— Большинство предпочитает бартер. Я бы сказал, процентов шестьдесят всех сделок в городе проходят по бартеру. Но набирает силу еще одна валюта. Спирт. Пиво здесь давно пьют. Вино потихоньку становится сносным, но почти всякий раз я не могу разобрать, из чего оно сделано, скорее всего, я просто и знать не хочу. Но теперь все больше ценится что покрепче.

— Спирт, говоришь, гонят? Вот это меня тревожит.

— Меня тоже. Ведь сбывают и метанол. Уже есть ослепшие.

Сирокко вздохнула:

— Что, нужен еще закон?

— Запрет на самогоноварение? — Конел нахмурился и покачал головой. — Тут я применяю твое золотое правило. Минимум закона на исправление непорядка. Вместо запрета на хорошее спиртное — что, поверь мне, в Беллинзоне просто нелепость — лишь запрет на продажу отравы.

— Не выйдет. Нет, раз его уже используют вместо денег. Если товар проходит через столько рук, как ты узнаешь, откуда он взялся?

— Есть такое дело, — признал Конел. — Даже добросовестные виноделы пользуются такими этикетками, которые ничего не стоит подделать… а народ смывает их теплой водичкой, и…

— Это не самая лучшая валюта, — сказала Сирокко. — Думаю, полезней всего начать с общественной разъяснительной кампании. Я вообще-то мало что смыслю в метаноле. Разве его так трудно отличить? Скажем, по запаху?

— Сомневаюсь. Сначала придется как-то убрать вонь примесей.

Некоторое время они думали молча. Конел склонен был оставить все как есть. Он не верил в то, что людей можно защитить от них самих. Его личным решением было пить только из запечатанных бутылок, которые он брал прямо из рук достойного доверия самогонщика. Ему казалось, что и все остальные должны поступать точно так же. Но, может статься, и впрямь нужен закон?

А в целом все вызывало у Конела двойственное чувство. Не то чтобы он раньше сильно любил Беллинзону. Он точно знал, что теперь здесь стало намного лучше. Можно ходить по улицам без оружия и чувствовать себя в относительной безопасности.

Но ведь куда ни сунься, тут же натыкаешься на закон. После семи лет жизни без всяких законов трудно заставить себя без конца о них думать.

Это автоматом подводило Конела к вопросу, который Сирокко явно собиралась вот-вот задать. И она не обманула его ожиданий.

— Ну а что там про меня? Какой мой рейтинг по конелометру?

Выставив вперед ладонь, Конел качнул ею вправо-влево:

— Уже лучше. Десяти-пятнадцати процентам ты очень даже по вкусу. Быть может, процентов тридцать переносят тебя и признают, что, не считая мелочей, ты сделала жизнь лучше. Но остальным ты действительно поперек горла. Кому-то ты вверх дном перевернула фургоны, а кто-то считает, что ты почти ни черта не делаешь. Здесь куча людей, которым куда приятнее, когда кто-то говорит им, что делать с той минуты, как они просыпаются, и до той, как их укладывают спать.

— Пожалуй, их желание сбудется, — пробормотала Сирокко.

Конел ждал продолжения, но его не последовало. Тогда он еще раз пыхнул своей сигарой и заговорил, тщательно подбирая слова:

— Есть кое-что еще. Думаю… дело в имидже. Ты сейчас — лицо на боку дирижабля. Ты не настоящая.

— Тут мои массовики славно постарались, — кисло отозвалась Сирокко. — Я появилась как большая шишка, по телевизору.

— Не знаю, как там с нормальным ТВ, — сказал Конел. — Но на этом огроменном свистолетовском экране ты им пришлась совсем не по вкусу. Ты как бы над ними. С одной стороны, ты не из народа… а с другой — недостаточно сильна — если это верное слово — чтобы внушать какой-то страх… нет, не знаю, может быть, уважение… — Он замолчал, не в силах выразить свои чувства.

— Тут ты опять подтверждаешь мнение моих специалистов. С одной стороны, я величественна и безжалостна — и народ это ненавидит — а с другой стороны, я несостоятельна как представитель власти.

— Люди в тебя не верят, — продолжил Конел. — Они больше верят в Гею, чем в тебя.

— При том, что Геи они никогда не видели.