Александр Громов - Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

— Забавно, — сказал Виталька, когда его наступление начало выдыхаться, а я выбросил десант у него в тылу. — Почти как в двенадцатом году, разве что масштабы другие. Только ты поторопился, пап. Кутузов послал Платова и Уварова позже — я еще твой центр почти не атаковал. А вообще — соответствует. Та же самая тактика и у Наполеона, и у меня. Собственно, тут само напрашивается. Вот если я попытаюсь обойти твой левый фланг — ты что сделаешь? Бросишь резервы. И получится у нас встречная танковая мясорубка, как под Прохоровкой…

— Много ты понимаешь, — сказал я. — Наполеон вовсе не собирался всерьез атаковать левый русский фланг, сказки это. Ему пришлось пойти на вариант, который он с самого начала считал запасным. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что русскими войсками командовал Кутузов, а не я. Наполеон умел прорывать боевые порядки, а наш лукавый царедворец никогда не мешал противнику сполна пожать плоды своих заблуждений. Вот посмотри на первоначальное боевое расположение русской армии — ну не бездарно ли? А между тем для французов были приготовлены две ловушки, и только по чистой случайности ни одна из них не сработала.

— Это какие же, пап? — Сын, конечно, не поверил. В его возрасте ничему не верят. А если ловушка с приманкой не захлопывается, она называется кормушкой. Все правильно.

— Во-первых, корпус Тучкова. Это была меньшая из двух ловушек и всем известная. А главная — батарея Раевского, как ни странно. Как ты думаешь, почему из шестисот с лишним русских орудий центр позиции защищало всего восемнадцать? Что за махровое дуроломство, если не вредительство, а? Кто и почему отвел пехотное прикрытие?

— Ну? — спросил Виталька.

— Батарея должна была геройски погибнуть максимум на втором часу сражения. Что должно было произойти дальше? Ну, я слушаю.

Сын пожал плечами.

— Ежику понятно, пап. Наполеон должен был ввести в прорыв ударные части, чтобы развить успех и рассечь армию противника надвое, одновременно сковав боем фланги — сил для этого у него было достаточно.

— Правильно мыслишь, — похвалил я. — Мысли дальше — дело хорошее. Предположим, так и произошло. Теперь ты Кутузов. Твои действия как полководца русской армии?

— Ну, — наморщил лоб Виталька, — я попытался бы подтянуть резервы… особенно артиллерийские. И — прямой наводкой! Сражения бы не выиграл, но от полного разгрома армию, может, и спас бы.

— А если резервы разместить заранее?

— То есть? Погоди, ты хочешь сказать…

— Именно. Вот здесь, — я эффектно обвел пальцем полукруг, — у Кутузова стоял мощнейший артиллерийский резерв и — одновременно — артзасада. Худо бы пришлось Буонапар-те, прямо скажем… А не захлопнулась ловушка по одной простой причине: батарея Раевского продержалась впятеро дольше ожидаемого, произошел редкий случай, когда героизм солдат послужил помехой замыслам полководца. Приказ защитникам отступить в начале сражения был бы дик, а потом стал невозможен: вся армия смотрела на геройскую батарею, как на знамя, а Кутузов всегда адекватно оценивал моральный фактор… Короче говоря, он понял, что ничего изменить нельзя, и приказал убрать засаду. Вот так-то подлая реальность гробит администрирование. Еще и хуже бывает, только реже.

Пока Виталька, морща лоб, переваривал, сражение застыло. Окутанная сизым дымом установка «Ливень» как присела набок после залпа с двухсот направляющих, так и забыла выпрямиться. По виртуальному небу перед Виталькиным носом со скоростью амебы в тихом пруду плыл многотонный реактивный «чемодан» с кассетной головкой, и с его сопла отшелушивалась обгоревшая краска.

— Правда так было, пап?

Я развел руками.

— За что купил, за то и продаю. Поговорку о том, что все тайное становится явным, придумали идиоты для самоуспокоения. Убедительная версия, и только. А ты не замечал: чем дальше от времени события, тем больше версий, причем каждая убедительнее предыдущей?

— Ну, пап! — Виталька развеселился. — Этак что угодно можно как угодно…

— Можно и нужно, а ты думай. Полезное занятие для умных людей.

События на поле сражения перестали соответствовать каким бы то ни было историческим параллелям, когда я увидел флотилию бронекатеров на воздушной подушке, крадущуюся по Колоче в кильватер. Сами по себе они ничто, но вот как поддержка при форсировании… Очевидно, Виталька готовился к выдвижению крупных сил с последующей попыткой прорыва моего центра. Ну, это он зря. Кстати, насчет бронекатеров, равно как эсминцев, авианосцев, ракетоносных субмарин и прочих флотских посудин, мы не договаривались, и коль скоро Виталька играет на грани фола, то можно и мне…

Моя диверсионная группа как раз перекрыла створы водосбросов скоренько возведенной в тылу противника плотины, чтобы, накопив водички, в нужный момент вызвать хорошее цунами по всему дефиле в речной долине, когда тихонько и неслышно для Витальки вякнул вызов «шухера». Ага, то-то я чувствовал, что не следовало мне сегодня чересчур увлекаться активным досугом. Так и есть.

— Поиграй пока без меня, лады?

— А ты куда, пап?

— Позвонить надо. Я быстро.

Ясно было видно, что Виталька побывал и тут, наверху. Наверное, пытался оживить аппаратуру, чтобы узнать, в какие такие игрушки играет отец. Малахов хрюкнул. Как же, оживил один такой…

— Малахов слушает! — сказал он, падая в кресло. — Виктор Антонович, ты?

— Простите, Михаил Николаевич. — Тон у Гузя был виноватый. — Есть тут одно дельце. Разряд «Периферия», спешное. Я мог бы и сам, но подумал: может быть, вы лично…

Малахов прислушался к ощущениям. Затылок не хулиганил.

— Сам не решаешься, значит? — благодушно сказал он. — Так и быть, давай сюда свое дельце и отключись. Проверю.

— Обижаете, Михаил Николаевич…

Гузь исчез, а вместо него в экран попало широкоскулое, коричневое от загара лицо в пятнистом кепи — пол-лица наискось срезано тенью козырька. Лицо вроде бы знакомое. А резкое же у них солнце, подумал Малахов, этак и рак кожи заработать недолго. А мазаться озоновым кремом и блестеть, как надраенный сапог, — это увольте, это не для нас, проживем без косметики… Ага, узнал. То-то меня поразило в прошлый раз в этом полковнике: форма спецназовская, кокарда пограничная, а петлицы ПВОшные — без двух минут воннегутовский воздушный десант морской лыжной пехоты…

Бывает.

Увидев Малахова, полковник слегка дернул щекой и козырнул — с заметным пренебрежением к настырному стрюц-кому, сующемуся не в свое дело:

— Полковник Юрченко.

— Слушаю вас, полковник. Что на этот раз? Опять воздушный нарушитель?

Позади полковника Юрченко низовой ветер трепал колючие кусты на солончаке и суматошно катились, обгоняя друг друга, потрепанные шары перекати-поля. Один, особенно крупный и неуклюжий, попав в стоячий вихрь, все время забавно подпрыгивал, то появляясь над погоном полковника, то исчезая.