Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город

Они были революцией. Они были очищены от ненависти и ярости. Их голод был велик, как притяжение черной дыры, которая могла затягивать миры к их уничтожению.

Другие коконы в подвале здания суда еще не были готовы к родам.

Шестеро вышли и поднялись по лестнице на первый этаж.

Здание суда было в тишине. Оно будет в тишине десятилетия, пока не обвалится из-за отсутствия обслуживания.

Оказавшись снаружи, они спустились по ступенькам здания суда, как шесть журнальных моделей, предполагающих, что их ожидает гламурный фотограф.

Они не поскальзывались на снегу. Их туфли были на самом деле частью их вещества, выглядящего как туфли, так что они были босыми. Но их ступни были иллюзией ступней; и подошвы, и пятки, касавшиеся прокрытой снегом мостовой, были на самом деле наноживотными, сцепляющимися-освобождающимися-сцепляющимися. Их сила сцепления и баланс были таковы, что в своем человечьем притворстве они никогда не могли поскользнуться или оступиться.

Выйдя на улицу и осмотрев район, они могли вызвать подозрения, потому что их лица в искусственном свете были весьма изящными, а их красота была более безупречной, чем на выставке шедевров Боттичелли [83] Сандро Боттичелли (итал. Sandro Botticelli, настоящее имя Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи (итал. Alessandro di Mariano di Vanni Filipepi; 1445–1510) — великий итальянский живописец, представитель флорентийской школы живописи. . И на холоде их дыхание не выходило в виде светлых перьев, потому что, хотя их и можно было принять за людей, у них не было легких.

Окрестности вокруг здания суда предлагали вниманию старые дома, в основном федерального и викторианского стилей. Шестеро разделились и пошли в гости.

Расти Биллингем тихонько напевал, шагая домой сквозь снег. Расти жил, чтобы петь. Он писал собственные песни, и люди, казалось, его любили. Он хорошо играл на гитаре, но также играл на синтезаторе и мог заставить себя звучать как небольшой ансамбль. Время от времени он выступал в барах, на свадьбах, празднованиях дней рождения. Он зарабатывал этим немного, но он и не ожидал многого, так что не разочаровывался.

Агент, искавший таланты, в один из вечеров услышал Расти в «Пикин и Гриннин», придорожной закусочной, владельцем которой был мэр Поттер, и сказал, что может дать ему постоянную работу в четырех штатах. Но Расти не любил путешествовать. Он был несколько лет на войне на Ближнем Востоке, и это излечило его от желания видеть новые места. В двадцать семь лет он вернулся домой, в Рэйнбоу Фоллс, и теперь, в тридцать, он планировал остаться здесь, пока ему не потребуется гробовщик.

Агент передал записи песен Расти агенту по талантам, и агент захотел, чтобы Расти приехал в Нашвилл с возмещением всех расходов, чтобы обсудить его будущее. Расти сказал «спасибо, но нет». Он не питал по поводу себя иллюзий. Он мог писать музыку и петь, но никогда не замахивался на то, чтобы стать большим профессионалом. Он не был красавцем так же, как Монтана не была Афганистаном. На самом деле он выглядел немного придурковатым, мягко говоря, придурковатым, но, тем не менее, придурковатым. Дни некрасивых звезд кантри были практически сочтены. В любом случае, он мог играть для местных, людей, которые выросли здесь, кто знал его или его родню, но когда он играл в помещении, полном незнакомцев, его сшибала застенчивость, и он не мог помногу смотреть на публику или говорить что-то отвлеченное между песнями.

Он влачил удовлетворительное существование благодаря плотничному делу и работам по красному дереву — ремеслу, которому он научился от отца. У него всегда была работа, и он получал почти такое же удовлетворение при окончании столярных работ или работы с наждачной бумагой, как от создания музыки. И никого не интересовало, как выглядит краснодеревщик. Сейчас у него полным ходом шли работы по реконструкции кухни, всего в шести кварталах от дома, так что он мог оставить свои инструменты там и ходить туда и обратно пешком.

Сколько он себя помнил, он любил прогуливаться по этому городу, который и сам по себе прелесть, но особенно — с тех пор, как вернулся с войны. Расти знал людей, которые вернулись с одной ногой или вообще без ног. Каждый день он благодарил за свои ноги и подтверждал свою благодарность, используя их. Он не чувствовал вины от того, что остался невредимым после войны, тогда как другим досталось, но он чувствовал несправедливость этого, большую несправедливость, и иногда скорбел об этом поздними вечерами.

Он находился в половине квартала от здания суда, недалеко от угла, когда подумал, что услышал мужской вопль. Он остановился послушать, но крик был коротким и приглушенным, как будто донесся изнутри одного из старых домов. Это мог быть даже не вопль, а возглас.

Расти повернулся вокруг себя, изучая улицу в свете фонарей, дома с утопленными крыльцами, черноту голых ветвей деревьев в местах, где их не окрасил снег. Второй вопль, женский, был не такой короткий, но также приглушенный. Снег тоже искажал звук, и он не смог точно определить источник крика до того, как тот внезапно оборвался.

На главной улице не было движения, настолько далеко, насколько позволял разглядеть падающий снег. Когда он сделал три шага к углу, то увидел, что поперечная улица также была безлюдна. Буря загнала людей домой пораньше и держала их там, но монтанцы были очень крепкими людьми, и их не так просто напугать суровой погодой. Когда накапливается четыре дюйма, обычно несколько человек выходят на лыжах, орудуя палками вдоль улиц, где снегоочистители еще не очистили тротуар, не считая детей, строящих снежные крепости или тянущих за собой санки к ближайшему доступному холму, смеющихся и кричащих оживленно друг другу. Расти не видел никого, не слышал детей.

Он понял, что на расстоянии также не рычат снегоочистители. Бригады городской сервисной службы должны были усердно работать. Зона здания суда и вокруг него была местом, откуда они обычно начинали во время бури.

Когда Расти только вернулся домой с войны, его нервы были потрепанными и взвинченными, легко накалялись, но медленно успокаивались. Тишина маленьких городков Монтаны казалась иллюзорной. Иногда ему казалось легко поверить в то, что ночами действовали те незаметные ассасины, перерезающие спящим горло. И в отдельные моменты, без видимых причин, застывал в ожидании взрывов, которые никогда не происходили. Но те дни были более чем в двух годах позади. Он не страдал от посттравматического стресса. Его нервы укрепились, и даже когда он внезапно садился в кровати в три утра, не зная, что его разбудило, они больше не наигрывали арпеджио страха.

Поэтому он воспринял серьезно свое дурное предчувствие. Что-то было не так. Два приглушенных крика — вопля или возгласа — были настоящими. Безлюдные улицы, дворы без детей, тишина здесь и спокойствие даже на расстоянии были необычными, если не странными.