Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город

Намми подумал, что мистер Лисс подождет ответа на свой вопрос, но старик вместо этого сделал глубокий вдох с фырканьем, который сделал выпятил его грудь и сделал его выше, и перешел на самый разгневанный свой голос. Его лицо выглядело таким раскаленным в свете фонарей автостоянки, что снег, скапливающийся на его бровях, должен был растаять. Он перекрикивал бедного мужчину на крыше, который начал что-то говорить:

— Кто мы такие, так это те самые люди, кто может спасти этот несчастный городишко от напасти монстров, о которых болтал в эфире твой слащавый диктор. Я бродяга, тот, кто рядом со мной — тупица, по чьим-то меркам, а тот, который смотрит на нас, докажет любому дураку, что мы настолько человечны, что человечнее не бывает. Давай, мальчик, делай свою часть, скажи ему, что ты тупой.

Намми сказал:

— Он прав. Я такой. Я тупой и всегда был таким. Я не хочу, чтобы он это говорил. Он это не со зла.

Мистер Лисс казал парню на крыше:

— Это создание, выглядящее как офицер Бозмен — один из двух видов монстров, которым город позволил себя захватить. Он не из тех, кто поедает людей, и в любом случае, он сломан, он никому не угроза, хотя испытает твой рассудок, если подпустишь его к пианино. Этот совершенно ненормальный ублюдок хочет, чтобы я убил его, потому что его программа не разрешает ему убить себя, но будь я проклят, если убью его, пока он не расскажет нам все, что мы должны узнать, из какого гнезда приходят эти сукины дети, так что мы можем войти и сжечь его. Это — «кто мы», и если «кто мы» недостаточно хороши для тебя, то ты можешь просто сесть в свой «Мерседес-Бенц» и уехать прямиком в Ад.

Намми понял, что у мистера Лисса, должно быть, болела душа за все те вещи, которые продолжались годами, возможно, с тех пор, когда он был маленьким мальчиком. Об этом действительно стоило подумать.

Кажущаяся пустота вверху, безмолвная и темная, снег, материализующийся из этой перевернутой бездны, дома, светящиеся или темные, но в каждом тихо, как в мавзолее, и безлюдная белая улица, на которой пеленающая зима могла заграбастать все пространство, кроме равномерно отстоящих друг от друга уличных фонарей, исчезающих по направлению к другим районам…

Как кромка, коронка и зубцы кольца существуют для того, чтобы показать драгоценный камень, так и Расти Биллингему показалось, что все его чувства, окунувшиеся в эту великолепную сцену, существовали для того, чтобы показать великолепие женщины в центре перекрестка. С расстояния в семьдесят футов, когда он начал двигаться к ней, стоящей посередине улицы, она обещала быть необычайно красивой, и когда он был еще в шестидесяти футах от нее, то знал, что обещание будет сдержано, возможно, более полно, чем он мог представить. Несмотря на то, что это, должно быть, всего лишь обман света фонарей и алмазных нитей снега, она, казалось, излучала свет, светилась изнутри.

Расти был теперь уверен, что она была той, кто кричала, потому что находилась, определенно, в состоянии шока. Стоявшая в снегу намного выше лодыжек, возможно, босая, одетая в короткое шелковое платье, которое не могло обеспечить защиту от ночи, она, казалось, не замечала пронизывающего холода. Она сбежала от чего-то, из дома, расположенного на улице, но сейчас она не бежала к нему, как должна делать испуганная женщина в поисках защиты. Он спросил ее еще раз, что случилось, и на этот раз она даже не попросила у него помощи, просто уставилась на него, как будто в трансе.

Приблизившись примерно до пятидесяти футов, Расти понял, что его реакция на нее была такой же необычной, как и ее оцепеневший взгляд. Завидев женщину в затруднительном положении, независимо, красивую или нет, он скорее всего поспешил бы к ней, но он двигался хотя и не медленно, но и не торопясь. Бессознательно его предостерег какой-то случай, какая-то отсылка к прошлому, которую он не мог мгновенно восстановить в памяти — и когда с запада появился звук двигателя быстро движущегося автомобиля, Расти остановился, все еще в более чем сорока футах от женщины.

Она повернула голову направо, всматриваясь вдоль поперечной улицы в направлении приближающегося автомобиля, вдруг умытая светом его фар. Она не сделала попытки убраться с его пути, казалась прикованной или вмерзшей в тротуар.

Тормозящий, с запинающимися противоснежными цепями, появился «Шеви Трейлблейзер» и остановился возле женщины, его фары теперь были за ней. Во внедорожнике было четверо или пятеро людей.

Окно переднего пассажира проурчало вниз, и из него высунулась фигура, похожая на старушку.

— Милая, с тобой все в порядке, не требуется помощь?

Внезапно Расти понял, почему он был необъяснимо осторожным. Четыре года назад. Афганистан. Женщина в парандже, были видны только глаза. Она подошла к контрольно-пропускному пункту, где находилась охрана армии США. Он оказался у окна в половине квартала, когда она взорвала бомбу, привязанную ремнями к ее телу, за пределами опасной зоны, но он стал свидетелем ужаса.

Шелковое платье блондинки обнажало контуры ее роскошного тела настолько, что под ним нельзя было скрыть никакой бомбы — но каким-то образом, Расти не мог понять, каким, она оказалась бомбой. Старушка в «Трейлблейзере» высунулась из пассажирского окна, задала учтивые вопросы, и толстая серебристая струя… чего-то похожего на расплавленный металл выстрелила из соломенноволосой красотки в лицо старушки, и лицо, казалось, растворялось, пока она опрокидывалась на сидение. Блондинка и серебристое нечто было единым целым, и пока струя продолжала извергаться во внедорожник, она исчезала с улицы, оставляя следы на снегу, преображаясь полностью в этот разъедающий поток и полностью вторгаясь в «Трейлблейзер».

Люди — вроде бы четверо — во внедорожнике визжали очень громко, а затем трое не так громко, и автомобиль качался под силой того, что там происходило, скрипел и бренчал, прыгал на шинах, прыжки пели пыточную песню. Теперь кричал только один человек. Пара окон треснули, но не разбились, что-то брызнуло на стекло, не кровь, но в этом, возможно, было немного крови. Водитель уже не управлял автомобилем, скорее всего, его даже не было уже в живых, но «Трейлблейзер» прокатился по перекрестку, запрыгнул на бордюр, пропахал живую изгородь, остановился, наклонившись влево. Последний вскрик затих в тонком фальцете, но что-то продолжило трястись внутри автомобиля, как будто это были бешено поедаемые остатки. Все находилось в хаосе, и Расти не мог объяснить бурлящие формы, которые замечал.

Он сделал несколько нерешительных шагов к «Трейлблейзеру», когда тот курсировал через перекресток. Но к тому времени, как он протрясся до остановки в живой изгороди, он знал, что уже ничего не мог сделать, чтобы помочь тем людям. Возможно, он ничего не мог сделать, чтобы спастись и самому, но бросился бежать.