Герберт Уэллс - Остров доктора Моро (пер. Быкова)

— Впрочемъ, я религіозенъ, Прендикъ, какимъ долженъ быть всякій здравомыслящій человѣкъ. Можетъ быть, думается мнѣ, что я немного лучше васъ знакомъ съ законами Творца вселенной, потому что всю свою жизнь отыскиваю ихъ своимъ собственнымъ способомъ, между тѣмъ вы, какъ кажется, собираете однѣхъ бабочекъ. И я ручаюсь вамъ, что радость и горе не имѣютъ ничего общаго съ небесами и адомъ. Удовольствіе и горесть! Ба! Что такое экстазъ богослова, какъ не смутно представляющаяся райская дѣва Магомета? То, что мужчины и женщины, въ большинствѣ случаевъ, дѣлаютъ изъ-за удовольствія и горя, Прендикъ, служить признаками звѣря въ нихъ, звѣря, до котораго они опускаются!

— Удовольствіе и горесть!..

— Мы ощущаемъ ихъ только до тѣхъ поръ, пока валяемся въ пыли. Вы видите, я продолжалъ свои изслѣдованія этимъ путемъ, къ которому они меня привели. Это единственный способъ, которымъ я умѣю вести изслѣдованія. Я ставлю вопросъ, отыскиваю какимъ-нибудь образомъ отвѣтъ на него и въ результатѣ имѣю… новый вопросъ. Возможно ли то, или другое? Вы не можете себѣ представить, что обозначаетъ это для изслѣдователя! Какая духовная страсть овладѣваетъ имъ! Вы не можете вообразить себѣ удивительныхъ прелестей этихъ духовныхъ стремленій. Существо, находящееся передъ вами, не болѣе, какъ животное, созданіе, подобное вамъ, но въ немъ все загадка. Страданіе изъ-за симпатіи — обо всемъ этомъ я знаю, и оно сохранилось у меня, какъ воспоминаніе о чемъ то, что я уже много лѣтъ тому назадъ пережилъ. Я живъ — это мое единственное желаніе — найти крайніе предѣлы эластичности живой формы!

— Но, — возразилъ я, — это мерзость…

— До сего дня я нисколько не заботился объ этикѣ матеріи. Изученіе природы дѣлаетъ человѣка и меньшей мѣрѣ такимъ же безжалостнымъ, какъ сама природа. Я дѣлалъ свои изслѣдованія, не заботясь ни о чемъ другомъ, какъ о вопросѣ, который я желалъ разрѣшить, и матеріалы для него… тамъ, въ хижинахъ. Скоро уже одиннадцать лѣтъ, какъ прибыли мы сюда, Монгомери и я, вмѣстѣ съ шестью Канаками. Я вспоминаю о тишинѣ острова и пустынномъ океанѣ вокругъ насъ, какъ будто это было вчера. Мѣсто, казалось, ждало меня!

— Запасы провизіи были выгружены на берегъ, и для нихъ выстроенъ амбаръ. Канаки построили свои хижины близъ лощины. Я принялся работать здѣсь надъ тѣмъ, что привезъ съ собою. Въ началѣ получались плачевные результаты. Началъ я съ барана, но послѣ полуторадневной работы скальпель мой былъ невѣрно направленъ, и животное поколѣло!

— Въ другого барана получилось скорбное и боязливое существо; я перевязалъ ему раны, чтобы оно не погибло. Баранъ казался мнѣ совершенно очеловѣченнымъ, но, приглядываясь къ нему ближе, я остался недоволенъ. Вспоминая обо мнѣ, полученное существо испытывало неизъяснимый страхъ, и ума въ немъ было не болѣе, чѣмъ у барана. При каждомъ новомъ взглядѣ на него, оно становилось мнѣ все болѣе и болѣе противнымъ, и, наконецъ, я прекратилъ страданія моего чудовища. Эти животныя безъ всякаго мужества, существа боязливыя и чувствительныя къ боли, безъ малѣйшей искры жизненной энергіи, не умѣютъ презирать страданія и совершенно не годятся для фабрикаціи изъ нихъ людей.

— Затѣмъ я взялъ гориллу и, работая надъ нимъ съ величайшимъ стараніемъ, преодолѣвая одно затрудненіе за другимъ, создалъ своего перваго человѣка. Я обдѣлывалъ его цѣлую недѣлю, день и ночь, въ особенности его мозгъ нуждался въ большой поправкѣ, необходимо было многое добавить и измѣнить въ немъ. Когда, по окончаніи работы, онъ, связанный и обвязанный, неподвижно лежалъ передо мною, то, по моему мнѣнію, это былъ превосходный образецъ негрскаго типа. Я до тѣхъ поръ не отходилъ отъ него, пока не убѣдился, что онъ выживетъ; придя же въ эту каморку, я нашелъ въ ней Монгомери въ состояніи, довольно близкомъ къ вашему. Онъ слышалъ нѣкоторые крики животнаго, по мѣрѣ того, какъ послѣднее становилось человѣкомъ, крики, подобные тѣмъ, которые такъ смутили васъ. До того дня я не посвящалъ его всецѣло въ свои тайны. Канаки, тѣ также были смущены, и одинъ мой видъ страшилъ ихъ. Пріобрѣтя вновь до извѣстной степени довѣріе Монгомери, я съ громадными усиліями помѣшалъ канакамъ покинуть насъ. Въ концѣ концовъ, имъ это удалось, и мы потеряли яхту. Много дней, почти цѣлыхъ три или четыре мѣсяца, ушло на воспитаніе моего звѣря. Я обучилъ его первоначальнымъ правиламъ англійскаго языка далъ понятіе о числахъ и выучилъ азбукѣ. Онъ соображалъ медленно, хотя мнѣ попадались идіоты, соображавшіе несомнѣнно еще медленнѣе. У моего созданія перемѣнился образъ мыслей, и не сохранилось никакого воспоминанія о своемъ прошедшемъ. Когда зажили совершенно его шрамы, такъ что онъ не казался болѣе больнымъ и угловатымъ и могъ произносить нѣсколько словъ, я свелъ его туда, внизъ, и представилъ канакамъ ихъ новаго товарища.

Сначала они ужасно боялись его, — это меня нѣсколько оскорбляло, такъ какъ я гордился своимъ произведеніемъ, — однако, манеры его были такъ милы, и онъ казался такимъ уничтоженнымъ, что немного времени спустя канаки приняли его и взялись за воспитаніе. Учился онъ быстро, подражая и усваивая себѣ все; построивъ себѣ хижину, сдѣланную даже лучше, какъ казалось мнѣ, другихъ хижинъ. Среди канаковъ нашелся одинъ, который выучилъ мое созданіе читать или, но крайней мѣрѣ, складывать буквы и далъ ему нѣсколько основныхъ понятій о нравственности. По всему было видно, что привычки звѣря совершенно отсутствовали въ немъ, а это представлялось наиболѣе желательнымъ.

— Послѣ этого я отдыхалъ нѣсколько дней и собирался написать отчетъ обо всемъ дѣлѣ, чтобы расшевелить европейскихъ физіологовъ.

— Но однажды я нашелъ свое твореніе сидящимъ на деревѣ, оно безъ умолку кричало и дѣлало гримасы двоимъ, дразнящимъ его, канакамъ. Я погрозилъ ему, упрекнулъ въ безчеловѣчности подобнаго поступка, пробудилъ въ немъ чувство, стыда, а возвратясь домой, рѣшилъ, прежде чѣмъ познакомить публику съ моими работами, сдѣлать еще болѣе удачный опытъ. И мнѣ удалось, но, какъ бы ни было, звѣрство упорно возвращалось къ моимъ созданіямъ, день ото дня одерживало верхъ надъ человѣкомъ. Я всѣми силами стремлюсь въ моихъ работать къ совершенству и достигну цѣли. Эта пума…

— Однако, возвратимся къ разсказу. Ни одного изъ канаковъ нѣтъ теперь въ живыхъ. Одинъ вывалился за бортъ шлюпки, другой умеръ отъ раны наконечникомъ колья, отравленнымъ имъ, какимъ-то образомъ, сокомъ растенія. Трое бѣжало на яхтѣ и, по всей вѣроятности, утонуло. Послѣдній былъ…. убитъ. Я замѣнилъ ихъ другими существами. Монгомери велъ себя такъ-же, какъ вы, и собирался сдѣлать то же, что и вы. Затѣмъ…

— Что стало съ послѣднимъ канакомъ, — живо спросилъ я, — съ тѣмъ, который былъ убитъ?