Антология мировой фантастики. Том 2. Путешествия во времени

И мой жар пропал, и руки мои уже не исцеляют, и дух мой не властен над человеком и зверем. А он, встав, сказал: “Уйди, Урсула. Ступай к отцу. Ты стала старой и безобразной”. Я была молода, пока во мне жила моя сила. Мать моя до сорока восьми лет была свежа, как девочка, и осталась бы такой, но лесничий графа Турпена застрелил ее из арбалета, когда она собирала травы у Круглого озера. А я превратилась в старуху за те дни, что лечила моего тонкогубого. Я заплакала и пошла к отцу, но он прогнал меня. “Ты не дочь моя, ты баронова подстилка, — кричал он, — а дочь моя Урсула давно умерла. Она была молодой. А ты — гнусная старуха. Посмотри, как ты безобразна”. И взял меня за шею и наклонил над бочкой с водой, которая стояла у крыльца еще с тех пор, как я жила там, и я увидела свое лицо и испугалась, а он все наклонял мою голову, и лицо мое уже касалось тухлой воды, а пальцы его, как клещи, сдавили затылок. Но мимо проходил Жиль, пастух. Он отбил меня у старика. Но и Жиль не узнал меня. “Оставь старуху, Кола”, — сказал он отцу. Я подошла к нему ближе и сказала, что я Урсула. Та самая, что спасла его от укуса гадюки, та, которую он все это время тайно любил. “Урсула умерла, — сказал пастух. — Я сам убил ее”.

Я вернулась в замок. Но барон не допустил меня к себе. Разрешил жить в дальней башне, в сыром ее низу. И велел меня кормить. С тех пор я живу без любви. Кому нужна любовь старой ведьмы…

Пьер боялся шелохнуться.

— А завтра смерть, вечный покой, вечные муки. — В голосе старухи появились злобные нотки. — Барон теперь женится на племяннице этого борова Бийона. Я всегда не любила попов, а этого ненавижу. Подлый аббат требует моей смерти, я знаю. Но они просчитались! Ненависть вернула мне силу, я выйду отсюда и убью их всех, убью, убью… — Старуха выла высоким голосом, и Пьера охватил ужас.

— Я снова чувствую жар в моих руках, — шипела Урсула и тянула к нему скрюченную лапку.

Он вздрогнул от ожога. Старуха сидела неподвижно. На его колене расплывалось пятно горячей смолы, упавшей с факела.

И вдруг на Пьера нахлынуло неистребимое, сумасшедшее желание рассказать кому-нибудь, хотя бы этой нахохлившейся мегере, тупо смотрящей во мрак, рассказать все-все: о неповторимом запахе кулис; о черной клеенке эсэсовских плащей на площади Этуаль; о том, как рвутся легкие, когда бежать уже не можешь, но бежишь; о том, как опустели глаза Базиля, когда Буше принес известие о смерти Колет; о том, как умирал Базиль и свистело его простреленное горло; о драгоценной коричневой тетради; об испуганных объятиях Бланш; о Люс, которая звонко смеялась и говорила: “Я сегодня бабочку поймала — во-от такую”, — и показывала неподвижными руками.

— Я вообще считаю, что в этой затее “французского редута” к востоку от Роны много шума и мало толку. — Тяжелое лицо Дятлова в полумраке блиндажа казалось неподвижным.

Пьер сидел в углу перед ящиком с патронами и набивал пулеметные диски, стараясь не упустить ни слова.

— Вы полагаете, мы вообще тут сидим зря? В чем же наш просчет, мсье Дятлов? — Д’Арильи вытянул журавлиные ноги и уперся ими в ящик, блестя на Пьера идеально начищенными сапогами.

— В месте и способе ведения боевых действий. Здесь, в горах, самое большее, на что мы годимся, — это сковать несколько тысяч немцев. Разве это стоящее дело для трех тысяч партизан да роты альпийских стрелков?

— Могу добавить, что сегодня к нам присоединились еще остатки одиннадцатого пехотного полка и саперная рота из Армии перемирия. Они не выполнили приказа Петена разоружиться, переправились через Рону у Баланса и явились в Васье.

— Прекрасно. Однако им не следовало переправляться.

— Прикажете идти на Париж?

“Неужели, — думал Пьер, — Базиль не чувствует, что д’Арильи над ним издевается? Ведь он смеется над Дятловым, эта аристократическая каланча”.

— На Париж бы неплохо, — гудел ровный голос Дятлова. — Но Париж далеко. А вот оседлать дороги от Прованса на север и рвать составы, идущие в Нормандию, — этого от нас ждут и союзники, и де Голль.

— Непременно передам генералу, что у него такой верный единомышленник А пока, поскольку до де Голля еще дальше, чем до Парижа, я приглашаю вас от имени Эрвье в Сен-Мартен. Сегодня в двадцать ноль-ноль. Судя по болтовне Декура, там будут обсуждаться идеи, близкие вашим. К тому же приехала связная из Тулузы. Кстати, ваша соотечественница. Из парижского круга русских литераторов. Поэтесса или что-то в этом роде. Впрочем, эмигрантскую поэзию вы, конечно, не любите.

— Где уж нам, медведям. — И добавил по-русски — “У нубийских черных хижин кто-то пел, томясь бесстрастно: я тоскую, я печальна оттого, что я прекрасна”.

— Как вы сказали? Это русские стихи?

— Эмигрантские. Автор решил, что в Африке все черное, даже хижины. И у этих хижин бродит черная же, очевидно, дама. Она испытывает мучения, но при этом остается холодной. И, прогуливаясь в таком противоречивом расположении духа, упомянутая особа поет, ставя словами своей песни в известность случайных прохожих — разумеется, тоже черных, — что причина переживаемого ею угнетенного состояния кроется в ее внешней привлекательности. Однако, если в двадцать ноль-ноль нас ждет Эрвье, пора ехать. — И, надев широкий ремень с кобурой, Дятлов открыл дверь. Изумленный Пьер смотрел ему вслед.

— Каков медведь, а? — сказал д’Арильи, когда Дятлов вышел. — Да ты в него влюбился, что ли? Смотри, станешь красным. У них там все красные, так же как в Нубии все черные. — И довольный, д’Арильи вышел вслед за Дятловым, оставив Пьера набивать диски.

Из дома Эрвье, где помещался штаб, расходились уже близко к полуночи. Было тихо. Немцы не стреляли, только изредка взлетали ракеты. Дятлов стоял у палисадника и ждал Сарру Кнут, связную из Тулузы, чтобы проводить ее в дом Колет. Оттуда обе женщины завтра утром отправятся на запад. Так решил Эрвье. Маленькую Бланш Дятлов отвезет к мадам Тибо — старуха не откажется взять внучку. При мысли о том, что Колет уедет, Дятлов испытывал жалость, почти страх: она попадет в самое логово немцев, а его с ней не будет.

Сарра Кнут вышла вместе с полковником. Эрвье подвел ее к Дятлову и сказал:

— Базиль, скажете Декуру, чтобы он вывел женщин к дороге на Шатильон. У заставы их встретит Буше, там они останутся до ночи. Затемно он выведет их к Дрому и переправит на тот берег. До Монтелимара они пойдут одни, а оттуда, если поезда еще ходят, поедут в Тулузу. Проститесь с Колет и возвращайтесь к себе — боши что-то зашевелились. Клеман принял радиограмму от Сустеля. По их данным, к Веркору движется танковая дивизия Пфлаума. Предполагают, что в Гренобле ее переформируют и направят в Нормандию. Вряд ли они будут с нами связываться, но…

Эрвье поцеловал руку Сарре, махнул Дятлову и исчез в доме. В лунном свете Сарра казалась моложе. Тогда, увидев ее в штабе, он дал ей лет пятьдесят лицо болезненное, с черными кругами под глазами, волосы почти седые, голос низкий, хотя и звучный. Говорила она немного медленнее француженок — не по незнанию языка, а, видимо, по складу характера, — с некоторой обстоятельностью и московской округлостью. Сейчас она молчала, и профиль ее был чист и молод.