НФ: Альманах научной фантастики 8 (1970)

– Адун, - указал Сломоухов, - Рубежанск… Так, так… Ах, до чего карта хороша, хоть и исчеркана, варварски исчерпана!

Юрий Васильевич присмотрелся и тоже увидел, что карта исполосовала синими м красными черточками м стрелами, вероятно, следами давних экспедиций Прокофия Ивановича.

Особенный интерес к карте проявил старик Карпыч. Остро вглядываясь то в один ее конец, то в другой, он что-то шептал про себя, чему-то радовался,

– Вот тут, - указал Сломоухов на какой-то пункт и выразительно приложил палец к губам. - На ружейный выстрел от Ерофеева распадка поляна. Выхожу. Посредине старый кедр, весь сухой. А рядом другой, поменьше. Я еще в тумане, а верхушка дерева на виду, и было это сегодня утром…

За столом переглянулись и еще теснее сгрудились вокруг Сломоухова, даже Карпыч перестал водить по карте ногтем.

– Сидит, - продолжал Сломоухов. - Не на самой верхушке, а чуть пониже. Либо, думаю, Филимон Иваныч, либо Марья Ивановна, Ничего, думаю, потом разберемся, а мне для чучела пригодится, старый-то филин весь молью побит… Стыдно! Стыдно мне за такие мысли! - Сломоухов гневно потряс кулаками, но все только сильней наклонились над тем пунктам, на который он указал, - Подхожу ближе, еще ближе. Вертикалочку на травку, а сам глаз не спускаю. Только это я приподнял свой штуцер…

– Промазал! - без голоса прошипел Прокофий Иванович.

– Нет, не мог «промазать», - Сломоухов откинулся на стула, будто и не собирался продолжать дальше. - К несчастью, не мог, у меня экспресс… Только это я вскинул к плечу, корпус находился в великолепном положении, приклад как раз, ноги циркулем - колоннада! И вдруг с дерева… - Сломоухов откашлялся и голосом старика Карпыча неожиданно тихо сказал: «Не стреляй, милок»… Спокойно так, но на внутреннем волнении необычайном! Я так в траву и сел. Дедуган какой-то на дерево забрался и ночует там. Ах, думаю, раздери тебя совсем, чуть до убийства не дошел. Секундочка бы, и поминай Сломоухова, как звали. Пули-то у меня меченые, да и совесть, совесть - вот где казнь египетская… Хорошо еще в фляжке коньячок был. Отвинтил я пробочку, отхлебнул, а ноги не держат, хоть плачь. «Эй, старик, - кричу, - ты чего сидишь? А ну, спускайся вниз, потолкуем». А он молчит. Звал кричал - молчит. Ну, думаю, черт с тобой. Ружье на плечо и скорым шагом через опушку в лес. Вошел в ельничек и ожгло… Тебя, Прокофий Иванович, вспомнил…

Ганюшкин медленно приподнялся на стуле.

– Тебя, тебя вспомнил, - продолжал Сломоухов. - Да еще коечто и еще кое-что… Хорошо, ну, залез дедуган на дерево, ничего страшного, но солнышко-то уже взошло, туман реденький, почему не спуститься? Перекусить человек приглашает - не отвечает. Оно и понятно, по тайге разный люд ходит, но все же… Дай думаю, вернусь…

– И вернулся? - трясущимися губами спросил Ганюшкин.

– Слушай, слушай, Прокофий Иванович… Поворачиваюсь и, осторожно так - на опушку. Смотрю - никого нет. Чуть голову повернул - сидит, но где? На втором, на самой маковке. Да, не мог я ошибиться, не мог! Как же это он, старый человек, - по голосу-то старый, пока спустился бы, пока поднялся бы… А зачем? Не уйду! Не уйду с места, пока не прослежу. А сам, вот почему не знаю, штуцер в сторону и вертикалочку на изготовку. Жду… Тишина кругом - птица и та молчит, вот что страчно было, она ж поутру чилилю-чилилю, а тут как кто уши заложил, такая тишина. Жду.

– Птица молчит… - почему-то утвердительно повторил Ганюшкин.

– И вдруг «шурх». Глаза поднял, а на дерезе никого… Упал! Нет, не упал… А это что? А над речкой, над туманом будто большой орел, хлоп, хлоп крылом и… и пропал. Разрядил я ружье в воздух, - а сам прямо на валежник повалился, бороду - в клочья, сердце - на части. Был же фотоаппарат, был же язык во рту, чувствовал же, что чудо, сердцем чувствовал, так вот тебе, вот тебе, - с этими словами Сломоухов несколько раз ударил себя по голове, приговаривая: - слюнтяй, варрава, кретин…

– Не убивайтесь так, Александр Денисович, - попытался успокоить Сломоухова Ворона. - Радуйтесь, радуйтесь, что в живых остались. Быть может, эта говорящая птица обладала громадным клювом и сверху на вас…

– Какая птица? - недоумевая, спросил Сломоухов. - Что ты, Ворона, совсем с ума спятил… Человек это был, человек!

– Ну ты, Александр Денисович, тоже не очень, - примирительно сказал Зайцев. - Обул Филю в чертовы лапти, а мы верь?

– Не веришь? - пораженно спросил Сломоухов. - Мне не веришь? Это как же понимать? Сломоухов - врет? Ну, скажи: «Сломоухов врет».

– А мне как-то трудно определить, где сказка, а где правда, - сказал смущенно Юрий Васильевич. - Конечно, про этого старичка на дереве, вы, Александр Денисович, придумали, но я слушал с удовольствием. Охотничьи рассказы, - добавил он, ожидая взрыва со стороны Сломоухова. Взрыв не заставил себя ожидать.

– Нет! Нет! Нет! И еще раз нет! - заговорил, постепенно распаляясь, Сломоухов. - Я вас не видел в Риме! Вы никогда не были в Риме! Вот единственная неправда, которую я себе позволил за все время. Но это извинительно, не так ли? И не мне вас уговаривать, не мне, человеку природы, по-детски наивному, по-детски чистому, убеждать жителя Тихвинского переупка, которому достаточно точно повернуть налево, чтобы вдохнуть в себя тлетворное дыхание Бутырской тюрьмы; человеку, ум которого изощрен в борьбе с мошенниками всякого рода; настолько изощрен, что он, скорее, склонен считать белое черным, чем черное - белым! Я, ожидал, что вы спросите: когда? Когда мы с вами, Александр Денисович, направимся на отлов этого странного человека-зверя, а вместо этого? Что пришлось мне услышать? Нет, вы никогда не были в Риме! Никогда, никогда, никогда!

– Но ведь и Аполлон Митрофанович… - попробовал было защищаться Юрий Васильевич.

– Проверка! - после секунды едва уловимого колебания твердо сказал Сломоухов. - Вас проверяли. Да Митрофаныч немедленно отправится со мной, как только поймет, что я вышел на правильный след. А, Прокофий Иванович? Рюкзак пуда на четыре да спилу и - вперед. Пойдешь, Прокофий Иванович?

– Денька через три и пойдем, - серьезно сказал Ганюшкин. - Дельце одно продернуть надо, с долгами старыми рассчитаться, и в твоем полном распоряжении. А как же?

Сломоухов дернул бородой в сторону Ганюшкина, как бы говоря Юрию Васильевичу: «Учись, москвич!». Юрий Васильевич обиделся и встал из-за стола.

– Я пойду, - сказал он, ни на кого не глядя. - Вы извините меня. Конечно, вы все здесь друг друга знаете, вы все свои, а я честно сказал, что думал…

– Что же это мы, а? - спросил вдруг Сломоухов. - Человека обидели? Кто посмел? Я вас спрашиваю, кто посмел?

– А пускай идет, - тихо сказал Зайцев, - Ему чего-то там начальству приготовить надо. Демонстрацию какую-то.

Ворона еще что-то зашептал захмелевшему Сломоухову, но Юрий Васильевич уже был за дверью. Карпыч семенил перед ним, время от времени придерживаясь за стену.