Кир Булычев - Старый год

– А что за сложности? – спросила Люся. – Отдайте мне комнату матери и ребенка.

– Там у нас склад оружия. Арсенал, – сказал император. – Ничего страшного, поживешь в одной комнатке со мной.

Они вошли в ковровую комнату. Царь Иван Васильевич Грозный все еще убивал на стене своего сына. Это была большая картина, может быть, украденная из Третьяковки, но вернее всего – копия. Кажется, шесть лет назад император что-то говорил об этой картине.

– У вас пустой город, – сказала Люся, – а вам для меня комнаты жалко.

– В пустом городе тебя в два счета достанут. Ты должна быть рядом со мной, под защитой, под охраной, черт побери! И у нас с тобой вечность.

– Так не бывает, – возразила Люся.

Она села на кучу ковров, как раз под умирающим царевичем, и прислонилась головой к прохладной стене. «Что же я так устала? Может, они меня напоили чем-то? Да нет, я даже банана не съела».

– Бывает... В этом была моя великая хитрость, – ответил император.

В дверь сунулся Дантес.

– Что-нибудь надо, Павел Петрович?

– Его поймали?

– Нет еще, но ловят!

– Чтобы поймали, но не трогали. От него многое зависит, если мы его потеряем, оборвутся важные ниточки.

– Я знаю, – сказал Дантес.

– Тогда захлопни дверь, умеешь? И прикажи велосипедистам никого не пускать. У нас начинается брачная ночь. Понял?

– Ой!.. – испугалась Люся. – Подождите. Какая еще ночь? Я хочу пить. И потом, мне надо выйти...

– Проводите ее, – сказал император. – Как странно, этого же с людьми не бывает.

– Но она только сегодня приехала к нам, – сказал Дантес. – Остаточные явления. Это скоро пройдет... Так что я даже не знаю, куда нам пойти...

– Да заведи ее в любую комнату по соседству, – рявкнул император. – Здесь сотни пустых комнат. И стереги. Ясно?

Люся потянула время еще, умывшись в бывшем женском туалете, превращенном в склад посуды и мебели – у местных жителей обнаружилась странная склонность превращать в склады все пустующие помещения и стаскивать туда со всего города вещи порой нужные, но большей частью совершенно ненужные. И вернее всего, собиратели складов начинали эту работу сто лет назад, сколько существует вокзал, а может, и раньше.

Дантес крутился вокруг, боялся, что она сбежит или что-то случится.

В конце концов оттягивать возвращение к императору стало совершенно невозможно.

И тогда она решила убежать.

Она вышла совершенно покорно и пошла рядом с Дантесом на расстоянии шага, демонстрируя покорность.

А потом кинулась бежать – она знала, что никакому Дантесу за ней не угнаться.

«Убегу на набережную к Пыркину, а потом что-нибудь придумаю».

Но убежала она недалеко.

Уже в начале платформы она увидела, как из боковых дверей выбежали велосипедисты – три или четыре. Она бы обогнала их, но навстречу уже неслись придворные и гости, и вдруг, к ужасу своему, Люся поняла, что они все сидели там в засаде, что они шептались за ее спиной и даже высчитывали, постарается ли она убежать, а когда она попросилась в туалет, все поняли – охота началась!

Люся об этом не думала. Она ни о чем не думала – она металась, как перепуганный заяц. Она бегала куда быстрее каждого из преследователей, но толпа все же ее одолела.

Дантесу пришлось вызволять ее из цепких лап толпы, потом он вел ее, оцарапанную, с синяком под глазом, обратно к императору.

– Наверное, у нас возникает обычай. Гонки за царской невестой.

Люся молчала. Она не понимала иронию.

И когда дверь открылась снова, она увидела, что император отполз за время ее побега в угол, где поверх ковров лежали перины. Он лежал там, распластавшись, раскинув ножищи, из-под распахнутого халата были видны полосатые трусы. Под затылком лежала горка придавленных подушек.

– А я уж волновался, – сказал император. – Ну как, облегчила тело?

Как будто он и не подозревал о попытке побега.

По мановению императорской руки Дантес закрыл дверь.

– Иди ко мне, – сказал император. – Иди, я слишком долго ждал тебя.

– Слушай, муж, – сказала Люся, которой все это ужасно надоело – это не могло быть настоящей жизнью, от которой хочется зажмуриться, чтобы, когда откроешь глаза, ничего уже не было. – Слушай, муж, я страшно устала и хочу спать.

– Я тебя обниму, – сказал император, – я тебя буду ласкать.

– Господи, да пойми ты, нельзя меня ласкать.

– Почему?

– Потому что у меня месячные.

– Это еще что такое? – спросил император и, тут же догадавшись, поправил себя: – Ну, это не важно, ты, надеюсь, девушка?

– И не надейся, – сказала Люся.

Люся наврала своему мужу, она всем врала, ей было стыдно, что она осталась, наверное, последней в техникуме девушкой. Каким-то чутьем ее подруги догадывались о таком грехе и от определенного рода злости против нее (ах, у нее есть дача – надо сжечь!) раза два пытались поставить ее в такое положение, что деваться ей было некуда. Но Люся устояла, потому что была мещанкой. А узнала она об этом у Антона, это было в прошлом году на дне рождения у Светки Северовой, на даче, их нарочно оставили вдвоем в комнате – сговорились и оставили. Антон Люсе очень нравился, и она ему нравилась тоже, они целовались, сначала стоя у окна, просто так, осторожно, губами, а потом начали целоваться, как в американском фильме, взасос, и Люська сама не сообразила, как оказалась на кушетке, пружины торчат во все стороны – дачная мебель, а он, то есть Антон, совсем перестал владеть собой, и Люся понимала, что она тоже не хочет владеть собой, – и он уже целовал ей грудь и потом гладил живот и ниже, и, когда он уже стал снимать с нее трусики, она вдруг сказала – то есть не она, а кто-то ее голосом сказал:

– Но ведь ты же на мне не женишься! – И сказал так грустно и серьезно, что Антон отстранился от нее и, подумав, ответил:

– А я и не собирался.

И он обиделся. Потому что понял, что глупо сейчас переубеждать Люсю. А она сама жутко жалела о том, что так сказала, готова была себе язык откусить, она очень хотела сама снова поцеловать Антона, и, если бы он захотел, она была готова на все. Но Антон поднялся с кушетки, отвернулся к окну, застегивал «молнию» и пуговицы на рубашке. И потом сказал:

– А ты мещанка, Тихонова!

И ушел, загремев каблуками по ступенькам узкой дачной лестницы.

А Люська осталась тихо плакать.

А вот второй раз, когда она уже решила, что пускай все будет как угодно, только чтобы лишиться этой проклятой девственности, у нее начались месячные. Она просто обливалась кровью, когда они с Аркадием оказались вдвоем. И он заметил. И стал ее укорять...

– Ты была с мужчиной? – спросил император.

– Два раза, – ответила Люська. Обе неудачные попытки она объявила теперь удачными. Император загрустил.

– Я был уверен, – сказал он после паузы. – Я был убежден, что ты хранишь себя для меня.