Роджер Леви - Платформа [litres]

Как бы она ни пыталась разобраться в происходящем, оно казалось абсолютно бессмысленным, если только в ответе за него не были две стороны, тесно связанные, но противостоящие друг другу.

Скорлупа лодки поглотила короткий смешок Рейзер. Рассказ из этого не получался. События близились к завершению – уж в этом-то, в отличие от всего остального, Рейзер не сомневалась, – но увязать все концы было невозможно. Это больше походило на жизнь, чем на любую из историй; это было безумие.

Впереди поблескивала и колыхалась небольшая кучка сарков. Все эти безумные жизни, поставленные на паузу.

Две могущественные стороны проталкивают на платформу никому не известного человека, перенесшего нейроинженерную операцию. Работают они друг против друга или разными путями идут к одной и той же цели? Бред.

Рейзер точно знала только одно: что Десис был прав, что ее отобрали и обучили для этого уже очень давно.

Сарки на сонаре светились все ярче, пока не стало похоже, что ее окружают звезды. Рейзер проверила коммуникатор ближнего радиуса. Ничего. Мимо ряд за рядом проплывали сарки, покачиваясь, как будто приветствовали ее.

Это было красиво. Она представила себе, что море – это жизнь Системы и что все содержащиеся в нем воспоминания успокаивают его. И подумала о тех, кто воистину потерян – о Бейле – с мучительной, горько-сладкой печалью.

Время шло, и Рейзер уже не думала о своей цели. Она играла с видом, наблюдала сарки вблизи в ярчайших подробностях – едва заметная ржавчина на корпусах, вереницы рыб, словно тянущиеся за ними мысли, – и видела их в тени, простиравшимися на сотни метров вокруг, видела узоры, которые они составляли, серые потоки и следы. Она задремала, проснулась, задремала снова.

А потом вибрация лодки сменилась более ощутимой дрожью, и Рейзер пробудилась окончательно.

Впереди высился огромный подводный корпус платформы.

Таллен чувствовал себя больным и запутавшимся. Перед ним стояли Беата и Лоуд, а раскалывавшаяся голова подсказывала ему, что в подводной части возникла неотложная проблема. Он спускался в глубочайшие внутренности платформы, двигаясь механически и так быстро, что едва не спотыкался об орду путающихся под ногами чирикающих мехов-ползунов. Эта головная боль была непривычной, острой с самого начала и дающей точное направление. В ней не было никакой неопределенности.

Беата сказала:

– Таллен? Вы ведете себя необычно.

Челомехи попытались остановить его, но Таллен отпихнул их. Он направлялся к центральной регулировочной камере, в которую уходили поднимавшиеся со дна трубы. Голова его казалась полной тумана.

Лоуд добавил:

– Вы ведете себя не так, как ведете обычно. Мы обеспокоены.

Двери камеры открылись перед ним. Консоль представляла собой комплекс монитории и пьютерии, контролирующий работу всех труб: главных, качающих ядро в резервуары, и вспомогательных, по которым шел газ. Здесь же находилась гиропьютерия, непрерывно перераспределявшая газ и ядро в резервуарах, поддерживая равновесие платформы.

Все работало безотказно, и тем не менее голову Таллена пронзала боль. Он должен был что-то здесь сделать, чтобы остановить ее.

– В чем дело, Таллен? – спросила Беата. – Что нуждается в починке?

Таллен потряс головой, пытаясь избавиться от боли. Здесь все было в норме. Все в порядке с гироскопами. Все в порядке с насосами. Целостность труб составляла девяносто девять целых девятьсот девяносто восемь тысячных процента. Температура пребывала в пределах допустимых значений. Что-то было не так исключительно с самим Талленом. Зачем он пришел сюда?

На него накатила тошнота, а когда она схлынула, он был на палубе и в клетке. Вода была безжалостно холодна, и голова у него заледенела. Он кричал и кричал. Против моря его крик был ничем.

А потом он снова очутился на платформе с Беатой и Лоудом, и Беата говорила ему:

– Что вы починили, Таллен? Вы не тот, что прежде. Море вас не успокаивает.

Таллен всхлипывал и не знал почему.

Лоуд сказал:

– Вы не успокаиваетесь. Дело в ваших эмоциях? Вы хотите поговорить об этом? Пожалуйста, давайте поговорим об этом.

Таллен перестал всхлипывать. Нож все еще был у него в кармане, все еще утешал. Изначальная головная боль прошла, но ее место заняла другая, глубокая и тяжелая.

– Мы здесь ради вас, Таллен, – сказал Лоуд. – Мы беспокоимся из-за вас. Мы беспокоимся из-за того, что вы сделали.

– Что вы сделали? – спросила Беата.

Но Таллен не знал, что он сделал.

Я сидел за своей пьютерией, когда ко мне пришел Малах и сказал – куда резче, чем разговаривал со мной в последние месяцы:

– Время, Алеф.

– Да, через неделю, – ответил я, не поднимая на него глаз.

Он вздохнул.

– Я знаю, – сказал я. – Через неделю.

– Что ты делаешь? – спросил он, склоняясь к пьютерии. Он часто задавал мне этот вопрос – из вежливости.

Я был вымотан. Я доделал свою подпрограмму для нейридов, внедренных взрослым. «ПослеЖизнь» разрасталась быстро, поэтому я создал модерируемую ИИ-функцию, способную адаптировать и использовать все наработки, которые предоставили нам писатели, для каждого похожего события из Жизней в наших архивах.

– Пятилетний срок выходит через неделю, – сказал я Малаху.

Он положил ладонь мне на руку и сказал:

– Я знаю, но у меня есть свои приказы, Алеф. Мне жаль. Срок выходит сегодня.

Снова ! Даже спящий, Пеллонхорк снова поставил мне подножку.

– Одну секунду, – сказал я Малаху. – Позволь мне только закончить. Пожалуйста.

Я запустил на мониторе общее сравнение Жизней. Списки, характеристики, фрагменты реальных жизней и окончания этих Жизней. Чудовищные переживания, повторявшиеся снова и снова и до сегодняшнего дня остававшиеся невыслушанными. Единственным, что отличало эти последние моменты, были обстоятельства – на улице или в помещении, днем или ночью, в одиночестве или в окружении людей. И еще голос Жизни.

– Посмотри на нас, Малах, – попросил я, пустив изображения течь перед его глазами. – Это мы. Все мы.

Вот что содержалось в историях: миф об уникальности трагедии. Поток данных не иссякал. Здесь было все, каталогизированное и связанное перекрестными ссылками: травмы и смерть в жестоких семьях, в природных и спровоцированных человеком катастрофах, при разрыве отношений, при экстренных медицинских ситуациях…

– Посмотри! Вот оно, человечество, Малах!

– Мне жаль, Алеф. Идти нужно сейчас.

– Но мне всего лишь нужно время .

– Или ты пойдешь со мной, или я разбужу его сам. Не думаю, что тебе этого хочется.

Я видел, что у Малаха нет выбора. Он был уверен, что за ним тоже следят.