Генри Каттнер - Мы истребляем людей (сборник, том 2)

Наступила пауза. Затем Нигрел продолжил:

— Норман не сформулировал его даже мысленно, он даже не понял, что задал этот вопрос. Но мы-то знаем, потому что мы можем легко войти в его сознание. Норман обнаружил, что на этот вопрос не существует ответа, и его проблема кроется в том, что теперь он постепенно выходит из гипнотического состояния. До сих пор у него были лишь кратковременные вспышки осознания. Доли секунды рационального мышления. И это было уже достаточно плохо для него. Он услышал и увидел Город таким, как он...

Наступила еще одна пауза. Мысли Флеминга застыли, как замороженные.

— Это единственная проблема, которую мы не можем решить при помощи гипноза, — продолжал Нигрел. — Мы уже пробовали. Но все бесполезно. Норман оказался удивительно редким человеком, человеком, ищущим истину.

— Он ищет истину, — медленно проговорил Флеминг. — Но... что его заставляет... искать?

Его мысли промчались по сознанию Нигрела, кремень ударил о сталь и высек искру.

Три недели спустя психолог объявил Нормана исцеленным, и тот немедленно женился на Мие. Держась за руки, они подошли к Пятому Монументу.

— Как ты понимаешь, это продлится долго... — сказал Норман.

— Я пойду с тобой, — ответила Мия, — куда угодно.

— Ну, это будет еще не завтра. Я шел неправильным путем. Напрасно пытаться пробиться через Барьер! Нет! Это все равно, что голыми руками бороться с лесным пожаром. Барьер — результат естественных физических законов. Не секрет, как он был создан. Но вот как его уничтожить — совершенно иное дело.

— Говорят, что его невозможно уничтожить, — возразила Мия. — Говорят, что однажды наступит день, когда он исчезнет сам.

— Когда? Я не хочу ждать этого. Мне могут потребоваться годы, потому что придется изучать, как использовать мое новое оружие... годы исследований, исследований и практики. Но у меня есть цель.

— Но ты же не сможешь быстро стать опытным ядерным физиком, — здраво сказала Мия.

Норман рассмеялся и обнял ее за плечи.

— Я этого и не ожидаю. Но кто-то должен начать первым. Сначала мне нужно учиться и стать просто хорошим физиком. Эрлик, Пастер, Кюри — у всех них был стимул, мотивация. У меня теперь тоже есть. Я знаю, чего хочу. Я хочу выйти наружу.

— Билл, но если ты потерпишь неудачу...

— О, сначала наверняка будут неудачи. Много неудач. Но в конце я добьюсь своего. Потому что я знаю, чего хочу!

Мия прижалась к нему, и они оба замолчали, глядя вниз на тихий и такой дружелюбный Город. Я могу потерпеть его какое-то время, подумал Норман. Особенно с Мией. Теперь, когда психолог избавил меня от проблемы, я могу успокоиться, чтобы работать...

А над ними пульсации нежного света толчками стремились из огромного шара на вершине Монумента.

— Мия...

— Да?

— Теперь я знаю, чего хочу.

— Но он не знает, — вздохнул Флеминг.

— Ничего, — бодро отозвался Нигрел. — Он никогда и не знал, в чем состоит его проблема. Ты нашел ответ. Не тот ответ, которого он хотел, но гораздо лучший. Перенос, переключение, сублимация — название не имеет значения. В принципе, это то же самое, что превращение садистских наклонностей в русло полезной хирургии. Мы придумали Норману компромисс. Он по-прежнему не знает, что ищет, но в него гипнотически внедрена вера, что он сумеет найти это вне Города. Положите еду на высокую стену, туда, куда не может дотянуться изголодавшийся человек, и он получит невроз. Но если вы дадите такому человеку материалы для постройки лестницы, его энергия будет направлена в созидательное русло. Норман всю жизнь потратит на исследования и, вероятно, сделает какие-нибудь ценные открытия. Он снова нормален. Он находится под профилактическим гипнозом. И даже умирая в старости, будет думать, что выход все-таки есть.

— Через Барьер? Нет!

— На самом деле, конечно же нет. Но Норман принял гипнотически внушенное предположение, что есть путь, нужно только суметь его отыскать. Мы дали ему материалы, чтобы построить лестницу. Он будет трудиться и терпеть неудачи, но никогда так и не будет обескуражен. Он ищет истину. Мы сказали ему, что он сможет найти истину вне Барьера и что он может найти способ выйти за него. И теперь он счастлив. Он перестал раскачивать спасательную шлюпку.

— Истина... — протянул Флеминг, затем сказал: — Нигрел... Я тут подумал...

— Что именно?

— А есть ли вообще Барьер?

— Но Город-то выжил, — сказал Нигрел. — Выжил и продолжает жить. Ничто снаружи никогда еще не проникало через Барьер...

— Но, предположим, что Барьера нет, — сказал Флеминг. — На что походил бы Город со стороны? Возможно... на печь. На какую-то топку. Он непригоден для жилья. Мы не можем постичь реальный Город, точно так же как не могут этого загипнотизированные горожане. Вы бы пошли в печь? Нигрел, возможно, сам Город и есть Барьер!

— Но мы чувствуем Барьер. Горожане видят Барьер.

— Мы чувствуем? Они видят? Нигрел, да ведь это тоже может быть лишь частью гипноза! Я не знаю. Может, Барьер исчезнет, когда закончится период полураспада радиоактивных материалов. Но предположим, нам просто кажется, что Барьер существует?

— Но... — начал было Нигрел и замолчал. — Это ведь значит... — сказал он чуть позже, — что Норман может найти выход!

— А может, именно это и планировали создатели Города? — сказал Флеминг.

Jesting pilot, (Astounding Science Fiction, 1947 № 5).

Пер. Андрей Бурцев.

У Фергюсона уже бывало это чувство, хотя до сих пор не такое сильное. До сих пор были лишь слабые приступы тревоги, проносившиеся в голове и исчезавшие слишком быстро, чтобы он успевал их распознать. Это было то, о чем он прежде никогда не говорил с Бенджамином Лоусоном.

На сей раз приступы тревоги — расплывчатые, вдруг задержались — сфокусировались и стали рваться откуда-то из глубин подсознания в действующее сознание. И нужно было высвободить их и дать им название.

Название? Но никакого названия не было у подобных приступов тревоги.

Существует ли какая-нибудь пословица, которая указывает на тенденцию социальных кризисов творить человека, который способен с ними справиться? Фергюсон тут же нащупал литературный костыль, на который можно повесить его тяжкие подозрения. Но он потерпел крах в этом деле и был буквально раздавлен растущей тревогой, когда заметил сомнение на лице Бенджамина Лоусона. Затем тревоги его слегка улеглись. Они были опознаны и могли теперь подождать разрешения.

Фергюсон вернулся из пучины своих размышлений к действительности и понял, что в Лоусоне действительно есть нечто, не заслуживающее доверия, и тут же в нем укрепилось уважение к себе самому. Причины теперь не играли никакой роли. Фергюсон знал — в сущности, — хотя понятия не имел, что именно он знал.