Песах Амнуэль - Смещение

«Что я несу?»

Шеффилд широко раскрыл оба глаза и смотрел на детектива с изумлением.

— Что вы несете, Карпентер? — перебил он полицейского, нанеся ему, таким образом, глубокую служебную и человеческую травму.

— Следы вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты, обнаруженные на ручке сейфа…

— Послушайте, Карпентер! Вы-то должны понимать, что это результат интерференции, часть общего смещения квантовой функции распределения!

«Господи, что я несу!»

— Шеф, вам накрыть в кабинете или в гостевой комнате?

Уверенный голос Эльзы вернул Шеффилда в реальность.

— В гостевой, — сказал он. — Мы уже идем.

Он встал и, обойдя стол, подал руку детективу, чтобы тому было легче выбраться из глубокого кресла.

— Спасибо, — пробормотал Карпентер, удержав ладонь адвоката в своей дольше, чем позволяли приличия.

Он прошел следом за Шеффилдом в приемную, оттуда в комнату, дверь в которую не заметил (недопустимая оплошность!), войдя в офис. На журнальном столике были разложены на тарелочках салаты, куриный шницель, ростбиф, спаржа, что-то еще, чего Карпентер никогда не пробовал и точно знал, что пробовать не будет, потому что один лишь внешний вид блюда вызвал у него отвращение. Он сел на низкий диванчик подальше от отвратительного блюда, на которое тут же нацелился адвокат, обладавший, видимо, меньшей чувствительностью или большим аппетитом.

— Это запеченный кальмар, очень вкусно, попробуйте, не пожалеете, — сообщил Шеффилд, проследив за взглядом детектива. Есть не хотелось. Карпентер понимал: не «что-то пошло не так», не так вообще все, и все служебные инструкции он сейчас нарушил, из следственного отдела его точно выставят, а может, вообще из полиции. Поделом.

Мысль не вызвала ожидаемого возмущения. Карпентер надел на вилку клубок чего-то отвратительного, заставившего сжаться желудок. Отправил в рот, чувствуя, что сейчас наступит конец всему, но он обязан, хочет того или нет, — спасти мир. Мир ни в чем не виноват, более того — мир ничего не подозревает и, возможно, погибнет, если он сейчас не съест отвратительный, но почему-то аппетитно пахнувший кусок кальмара или темного вещества, о котором слышал по телевизору в научно-познавательной передаче, правда, переключил канал, так и не узнав, чем темное вещество грозит человечеству.

Конец света не наступил — напротив, Карпентеру показалось, что свет в комнате стал ярче, глаза сидевшего напротив адвоката сверкали дьявольским пламенем, а слова, которые Шеффилд произносил, не забывая отправлять в рот еду, запоминались навсегда, хотя Карпентер не представлял, что означало «всегда» в данном конкретном случае: навсегда до конца ужина, навсегда до конца жизни или навсегда до конца Вселенной.

Кто-то ему звонил, и после пятого звонка Карпентер выключил телефон, совершив очередной служебный проступок, ни в немалой степени его не обеспокоивший.

Заглянула миссис Риковер, спросила, принести ли кофе и сколько подать чашек, потому что с минуты на минуту приедут Лаура с Витой.

— На всех, — ответил Шеффилд. — И себе тоже, милая Эльза.

Он не называл Эльзу милой при посторонних, и она восприняла это как знак. Лицо женщины осветилось удивительным внутренним светом, омолодившим ее лет на тридцать.

Когда вошли Лаура с дочерью, Карпентер размышлял о том, что может произойти с любой заданной ветвью альтерверса в случае, если максимум квантовой функции распределения смещается на единицу взаимодействия. Будет ли новое распределение соответствовать гауссову или, возможно, пуассоновскому, или новое распределение нужно рассчитывать по волновым функциям каждой взаимодействующей ветви. И насколько взаимодействие наблюдателя с системой ветвей может реально сместить распределение. Возможно ли это хотя бы в принципе?

— Конечно, возможно, — отвечая то ли на свои мысли, то ли на незаданный вопрос детектива, сказал Шеффилд и обратился к Лауре: — Дорогая миссис Шерман, я читал ваши материалы, они произвели на меня огромное впечатление. Садитесь сюда. Вы, дорогая Вителия, рядом с мамой, а ты, Эльза, — ближе ко мне. Это — детектив Карпентер, он будет охранять нас от неожиданностей, которых наверняка окажется больше, чем нам бы хотелось. Кстати, как к вам правильнее обращаться, дорогая Вителия? Может, правильнее — Лиз?

— Все равно, — улыбнулась девочка. Она скинула туфли и прижалась к матери, Лаура обняла дочь, поцеловала в щеку и повторила вслед за ней:

— Все равно, доктор Шеффилд.

— Кто я? — переспросил Эверетт, отошел к окну, встал рядом с Аланом, и Ализа удивилась, насколько эти два человека похожи. Сходство было не внешним, увиденное не совпадало с внутренним, более важным, знанием. У Алана было чуть удлиненное лицо, уши больше, чем ей нравились у мужчин, и торчали они, как два локатора. Руки… Она не обращала раньше внимания на руки Алана — длинные и худые, ладони широкие, а пальцы, напротив, будто принадлежали пианисту и способны были охватить больше двух октав.

Эверетт был другим — выше, крупнее, пропорциональнее сложенный. Он иначе смотрел. Взгляд Эверетта привлекал внимание настолько, что все остальное — губы, нос, лоб — теряло значение. Его можно было полюбить потому, что он соответствовал женскому идеалу мужчины. Таким должен выглядеть любимый, готовый подставить плечо, унести на закат, уберечь от опасностей. Судя по книге Бирна, настоящий Эверетт таким не был — эгоист, гедонист, и жену предавал без тени сомнений. Описанного Бирном Эверетта Ализа полюбить не смогла бы и очень жалела его супругу, как же ее звали, забыла… да, Нэнси.

И все же у двух мужчин было что-то настолько общее, что Ализа не воспринимала их как двух разных людей.

— Кто я? — переспросил Алан, повторив за Эвереттом не только слова, но и оттенки звуков и смыслов, все оттенки внутреннего содержания. Ответ содержался в вопросе, не в словах, а в том, что стояло за ними.

— Вы… — сказала Ализа. — Ты… Вы оба… Или ты один…

— Да, — сказали они одновременно.

— Мультивидуум?

Неприятное слово, не определяющее сути. Придуманное для теоретических рассуждений, но потому хотя бы понятное.

— Неприятное слово, — улыбнулся Эверетт. — Сути оно не определяет.

— Но по смыслу подходит, — возразил Алан.

— Но как…

— Я меньше всего думал, соответствуют ли мои формулы физической реальности, — объяснил Эверетт и кивнул Алану, тот кивнул в ответ и продолжил. Они, подумала Ализа, действительно запутаны, как два фотона, разнесенные в пространстве — времени на миллионы километров и десятки лет.

— Ализа, — говорил Алан, — если теория логична, красива и объясняет все, что прежде было в физике противоречиво и вызывало кривотолки, такая теория не может не оказаться правильной, даже если невозможно придумать ни одного эксперимента, чтобы доказать ее применимость.