Песах Амнуэль - Смещение

Я-Алан, шептавшийся с Я-Ализой и Я-Витой, повернулся к Я-Хью, но тот уже знал результат вычисления, и Я-Алан подумал ( Я-Ализа с ним согласилась), что Хью Эверетт Третий предвидел такой результат еще в июле тысяча девятьсот восемьдесят второго. Потому и записал вычисление, потому и запечатал в конверт, потому и оставил у нотариуса, отложив решение на полвека. Он не мог закончить вычисления по той простой причине, что еще не существовало нужных математических методов, открытых позднее. Но результат знал, физическая интуиция не подводила его никогда.

— Да, все правильно, — сказал Я-Хью громко, хотя достаточно было подумать.

— Они ничего нам не сделают, дорогая, — торжествующе прокричал Тезье, зная, что его слышат и оба Эверетта, и обе женщины, и девочка, и два адвоката, и двое полицейских, все это существо, назвавшее себя Я.

— Пусть они уйдут! — крикнула Жаклин. Она хотела еще час поспать, ночью ураган дважды взламывал систему безопасности, во сне она чувствовала, как восстанавливаются стены, привычно и торопливо, она хорошо засыпала под эти ремонтно-строительные звуки, означавшие, что жизнь продолжается, настоящая жизнь, о какой она мечтала девочкой. Париж! Эйталиева пирамида, несокрушимая и вечная! Опера Эрве, ежедневно представавшая перед зрителями-слушателями в новом архитектурном решении, это было нескончаемо прекрасно — настоящая жизнь. А она была девочкой из провинции, где реки то и дело подмывали непрочные берега, и бедным семьям, таким, как семья ее родителей, работавшим на фабрике роллов, приходилось переезжать, теряя деньги, заработанные честным трудом. Такова жизнь, таков порядок, такова природа. А она смогла вырваться, стать парижанкой, выйти замуж…

— Пусть они уйдут!

Она была права. И Тезье был прав. Они хотели жить в реальности, которую считали своей. Нормальное человеческое желание — сохранить себя. Сейчас, когда память изменилась, уже и Тезье не помнил, не знал, никогда не думал о такой теории, как квантовая статистика миров. Почему он должен был об этом думать? Всю жизнь — после стажировки в Ганновере — Тезье занимался квантовыми компьютерами и достиг в этой области таких успехов, что был номинирован на Нобелевскую премию три года назад. Премию не получил, она досталась трем физикам из Соединенных Штатов Обеих Америк — уж эти-то своего не упускают никогда! — но все равно был горд, и Жаклин гордилась мужем.

Все было хорошо в их налаженной жизни: сыновья служили в ооновской группе на Луне, там, в отличие от родной планеты, спокойно — нет атмосферы, нет и ураганов. А Ник жаловался — к ураганам люди привыкли, ураган — родное, всегдашнее, а на Луне приходится привычки менять, инстинкты сдерживать, рефлексами учиться управлять. Но все равно там лучше, и старость свою Шарль с Жаклин собирались провести у детей в Даль Томенте.

Я, так неожиданно прерваший их благополучие и потребовавший — ужас, ужас! — смерти Шарля, Ядаже не террорист, а какой-то вселенский кошмар!

Я-Хью отступил в кабинет, оставив Тезье подпирать дверь в спальню. Дверь, которой не станет через несколько минут — ураган «Денис», следовавший в кильватере «Давида», доберется до парижских высоток и сложит их, как карточные домики, обычное дело, надо только держаться друг за друга, остальное — вопрос техники выживания, техники восстановительной экологии и техники приспособления, а этому их учили с детства, каждый знал свое место в постоянно менявшемся мире, самом лучшем из миров.

Я— здесь, в кабинете. Весь: Я-Хью, Я-Марк, Я-Алан, Я-Ализа, Я-Лаура, Я-Вита, Я-Шеффилд, Я-Кодинари, Я-Карпентер и Я-Остмейер. Вся десятка. Я— в пространстве и времени этой реальности. И нужно решать.

Я-Хью: Релаксация заканчивается. Тезье потерян — его память полностью приспособилась к новой ветви, которую он сам и создал своим вычислением, сместив максимум распределения всего лишь на величину кванта действия.

— Хью, — сказали Я-Алан и Я-Ализа. — Яне могу принять решение, не зная новых граничных условий задачи.

— Мы их знаем, — возразил Я-Хью. — В пространстве — Вашингтон, во времени — июль тысяча девятьсот восемьдесят второго.

— Вот именно! — вскричал Я-Алан. — Вы, Хью, умерли в тот день. В ваших уравнениях нет и не могло быть стрелы времени, они обратимы. Вы не могли оказаться в реальности две тысячи тридцать второго года, через полвека после смерти! Если сознание ветвится, вы должны были продолжать жить во множестве других ветвей!

— Да, — с легким презрением к недостаточно лабильному уму Бербиджа отозвался Эверетт. — Я и оказался именно потому, что продолжил жить, ничего не зная о собственной смерти, которую сам спровоцировал…

— Вы…

— Послушайте! Внесем ясность! Слишком мало времени! Релаксация закончится, новое равновесие установится, и придется решать задачу заново, в гораздо худших начальных и граничных условиях! Помолчите, Алан, помолчите, Ализа, ни о чем не думайте!

— Папа…

— Марк!

— Отец…

— Лиззи, дорогая, ты тоже постарайся не думать, тебе проще, ты вообще думать не любила, но сдержи хотя бы эмоции. Хорошо?

Эверетт оглядел Я. Где-то на севере с грохотом обрушился небоскреб, подняв столько пыли, что небо стало серой твердью, стальным куполом. Все еще стоявшие, обнявшись, супруги Тезье рефлекторно отступили в спальню, единственное место в квартире, оборудованное резервно-спасательной системой, дорогая технология, но в последние годы многим доступная.

— Приходится говорить о теории, когда рушатся миры, — мрачно сказал Я-Хью. — Когда мы с Нэнси и маленькой Лиззи… Дорогая, ты помнить не можешь, тебе и двух лет не было… Когда мы возвращались домой из Европы после катастрофического фиаско у Бора… Мне тогда пришли в голову две интересные идеи. Главная — о построении статистической физики многомирий. Найти распределение миров по основным параметрам волновых функций. Так вот, математический аппарат для расчета я тогда тоже придумал. С этого все началось. О математике я рассказал, о статистической физике миров — никому.

— Да-да, — пробормотал Я-Алан, уже понявший, что собирался сказать Эверетт.

— К восемьдесят второму году, — продолжал Я-Хью, — я решил задачу на том уровне, какой был тогда возможен. Я должен был доказать, что был прав в пятьдесят седьмом, должен был доказать, что прав в восемьдесят втором. Опубликовать незаконченную теорию? Признаться, что сегодня, сейчас решение невозможно? Да я лучше отравлюсь запасом бурды из моих погребов! Признать собственное научное бессилие?