Песах Амнуэль - Смещение

Звонит телефон. Аппарат — подделка под винтаж — висит на стене в кабинете, нужно ответить, но Лаура медлит, ей хочется подольше побыть с дочерью, они так редко видятся, работа научного репортера требует постоянных разъездов, а Эжени скучает в интернате, хотя там хорошо, присмотр, учеба, подруги — вот и друг у нее вырисовывается, хороший мальчик.

— Эжени, я должна ответить.

— Мама, ты опять уедешь?

— На неделю, не больше, милая.

Лаура ощущает звонок внутренним чувством информации, свойственным хорошим журналистам. На неделю, только на неделю — поездка в Анкору, два дня на поезде туда, два обратно, и дня три на интервью с учеными, открывшими новый способ… чего? Не слышу. Сейчас возьму трубку и узнаю точно.

— Мама, я люблю тебя.

— Я люблю тебя, Эжени…

Ячувствует, как распадаются связи, максимум смещается, а память…

Вита обнимает маму, нет человека роднее, но недавно в ее жизни появился Джон, и Вителии — странное ощущение! — стало приятнее, спокойнее, радостнее проводить время в обществе доброго мальчика, все знающего о ее болезни, все понимающего, хотя Вита и не говорила ему ничего о страхах и мысленных путешествиях.

— Мамочка, я хочу тебе сказать…

— Не сейчас, доченька. Мне через полчаса сдавать материал о бумагах Эверетта, я хочу еще кое с кем поговорить…

— Хорошо, мамочка…

Мама всегда занята, всегда у компьютера, всегда ей работа важнее…

— Хорошо, мамочка.

Вита плачет, но Лаура не замечает слез…

Я-Карпентер перестал чувствовать поддержку Я-Остмейера.

Он и фамилии такой не знает.

Карпентер сидит за столом в полицейском участке номер тридцать четыре округа Вашингтон и читает выползший из принтера длинный лист-распечатку вчерашнего допроса Дина Ланго, подозреваемого в убийстве подруги, Деборы Кляйн. С ним все ясно, улики — яснее не бывает, отсутствует только признание, можно обойтись и без него, но судья останется недоволен, недоработка полиции и обвинения. Нужно еще раз допросить Ланго.

За окном жара, в кабинете прохладнее, кондиционер работает на полную мощность. В округе за последние пять лет сгорело столько лесов, сколько не горело, наверно, тысячу лет. Потепление. Астрономы это предсказывали, да кто им верил? В неприятное верить не хочет никто, пока с неба не сваливается непереносимый жар. Говорят — сам он передачу не видел, терпеть не может научных программ, — что яркость Солнца за пару лет увеличилась аж на восемь процентов, это очень много, какие-то реакции в центре Солнца стали происходить быстрее из-за накопления… чего же… у физиков никогда не поймешь, они погубят (да и губят уже!) такой прекрасный, дивный, новый мир…

— Приведите Ланго, — говорит в интерком Карпентер и платком вытирает пот со лба.

Ятеряет себя, и, когда перестанет существовать, все пойдет прахом. Люди ничего не заметят, будут жить в своих привычных реальностях, и какая разница, что реальности не те, суперпозиция меняется, распределение альтерверсов все больше смещается от максимума.

И ничего нельзя будет сделать, когда закончится релаксация, и распределение миров закрепится в новой универсальной волновой функции.

Ничего. Нельзя. Будет. Сделать.

Ничего.

Я-Шеффилд отошел от перил балкона — страх высоты у него был всегда, но из упрямства и желания доказать себе недоказуемое офис он оборудовал на сто тридцать втором этаже административного небоскреба «Холбер». Вниз он не смотрел, а вперед — не хотел. Смотрел внутрь себя и видел коллегу Я-Кодинари, сидевшего в кафе в Спринг-виллидж и рассматривавшего меню, где значились сорта утреннего кофе в количестве семидесяти трех наименований.

Что-то теплилось в памяти, не связанное с начатым разговором, но так смутно, что Я-Шеффилд не придал значения.

Релаксация подходила к концу, Я— на грани осознания. Но внутренняя связь еще сохранялась, и Шеффилд пользовался ею, не задумываясь о причинах и следствиях.

— Коллега, — сказал Шеффилд, — вам говорит что-нибудь фамилия Эверетта?

Кодинари поднял взгляд — меню в его руке расплылось и растаяло в воздухе — и, увидев Шеффилда рядом со столиком, ответил без удивления:

— Эверетт… Марк? Конечно, это мой клиент. Музыкант. Правда, последние года два не выступает. Проблемы со спиной. Время от времени мы встречаемся, и он рассказывает истории из своей гастрольной жизни.

— Марк? — переспросил Шеффилд. — Пожалуй, нет. В голове вертится другое имя, не могу вспомнить. В связи с вами, кстати.

— Есть проблема? Я дам вам ментал-мейл Марка, если хотите.

— Не нужно, это точно не Марк.

— Тогда… — Кодинари пожал плечами, вынул из воздуха потерянное меню и углубился в изучение. — Простите, коллега, я еще не завтракал. У вас в Вашингтоне день в разгаре, а мы на западе…

Фразу он не договорил, полагая разговор законченным, и Шеффилд, вернувшись с ненавидимого балкона в уютный кабинет, отделанный в стиле шестидесятых годов прошлого века, сел в кресло и выкинул из головы мысли об Эвереттах. Обоих. Марк? Не знаю такого. А второй… Почему он вообще подумал о каком-то Эверетте? С памятью в последнее время плохо. Обратиться к врачу? Врачей Шеффилд терпеть не мог с детства, проведенного в маленьком городке Вест Лафайет, где один-единственный эскулап пользовал все население, не успевая ставить диагнозы. Его-то имя Шеффилд помнил прекрасно: Дорон Харви. Век не забудет.

Ябез Шеффилда и Кодинари теряет значительную часть возможностей. Я-Эверетт остро ощущает потерю. Что делать? Что, черт побери?

— Марк… Сын…

— Отец? Ты наконец вспомнил обо мне, это приятно.

— Ты до сих пор держишь на меня зло?

— Зло? Ну что ты… Я всегда любил тебя. Скажу больше — боготворил. Ты был для меня не человеком, а существом высшего порядка.

— Ты все помнишь. Я забыл почти все. Это ужасно.

— Я ничего не забыл, отец. Помнишь, мы с тобой ездили в Нью-Йорк и гуляли по Централ-парку, ты увлеченно рассказывл о своей теории… как же она… да, теория общих коэффициентов в лагранжевых… дальше не помню…

— Я? Тебе? Какие еще… Черт.

— Я только одного не понимаю, отец. Ты умер. Я помню то утро. Ты вышел из своей комнаты, растрепанный, в пижаме, я поздоровался, а ты не ответил и вдруг упал, как подкошенный. Я перепугался и позвал маму.

— Вот как… Вот, значит, как…

— Но ты здесь. Живой. Это мистика?

— Нет, это результат вычислений, — раздраженно сказал Эверетт-старший, поняв, что и сын уже теряет и приобретает память, теряет и приобретает реальность, теряет и приобретает…

— Я рассчитал квантовый процесс изменения функции распределения ветвящихся миров. Квантовая статистика многомирия. Тебе не понять. Ни тогда, ни, тем более, сейчас.