Александр Филиппов - Сказка без чудес

Отставной чиновник смиренно готовился принять любой ход событий, вытерпеть любые действия, предпринятые этой сдвинутой дружно по фазе тётушкиной командой. Как бы то ни было, его эпопея здесь, в усадьбе, похоже, подошла к логическому своему завершению. Осталось добраться до города, а там уж его никакие тётки, никакая дворня нипочём не достанет…

За окном стемнело совсем, когда в комнату заглянула Мария.

— Пожалте на ужин! — предложила она.

Однако Глеб Сергеевич, пребывая в смятённых чувствах, категорически отказался.

— И правильно! — поддержала его неожиданно повариха. — В полёте так болтает, что того и гляди стошнит. А на полный желудок — тем более. Я с бабой Ягодой летала разок. Так такого страха, скажу вам, натерпелась! С тех пор зареклась, к ступе этой близко не подхожу…

От слов простодушной домработницы настроение Дымокурова испортилось окончательно.

Когда за окном погасли последние отблески заката, и в комнате стало совсем темно, чуть скрипнув, дверь отворилась.

— Пора, Глебушка — обозначился в проёме гренадёрский силуэт Василисы Митрофановны.

Дымокуров обречённо вздохнул и, прихватив портфель, пошёл вслед за тёткой.

За домом, на заднем дворе, освещённым скудно единственной двухсотсвечёвой электролампой на врытом возле сарая столбе, кипела подготовка к полёту.

Возле огромной ступы, сработанной в незапамятные времена из цельного, в три обхвата ствола крепчайшего дерева, лиственницы или дуба, и оттого неподъёмной весом, почерневшей и окаменевшей от древности, суетились все обитатели усадьбы.

При ближайшем рассмотрении это произведение неведомых доисторических мастеров оказалось столь огромным, что в него, кроме бабки и отставного чиновника, пожалуй, смог бы при желании поместиться и кто-то третий.

Не без содрогания Глеб Сергеевич попытался представить, для чего такая гигантская ступа могла изначально предназначаться. Ну, не для полёта же! Что в ней можно было толочь? Дробить камни? Человеческие кости и черепа?

Из ступы торчала, высунувшись по грудь, баба Ягода. На её голове был нахлобучен кожаный лётческий шлем с развевающимися ушами. Старушка отдавала энергично какие-то команды Семёну, Соломону и Якову, столпившимся у подножья монументального сооружения, в то время как Мария тёрла яростно по отшлифованному боку огромной колоды тряпкой — словно машиновладелец, прихорашивающий своего «железного коня» перед дальней поездкой.

Завидев Дымокурова, баба Ягода, и куда только её сколиоз в согбённой спине делся, подтянувшись на худеньких ручонках, перемахнула за борт колоды, скакнула вниз, на подставленные заботливо крепкие руки дюжих сынов, налетела бочком, с прискоком, по-сорочьи, на Глеба Сергеевича:

— Ты куда это, милок, собрался? В тиятр? На променад? Знаешь, как там, под облаками, холодно? Опять же, ветер — мы на предельной скорости пойдём, путь-то не близкий! Сопли вмиг заморозишь!

Отставной чиновник, ни мгновения не сомневавшийся в том, что все приготовления к так называемому полёту на этой рассохшейся от старости кадушке закончатся пшиком прямо здесь, на земле, равнодушно пожал плечами.

— На-ка, облачайся в лётную форму!

Бабка сунула ему в руки заношенную до белизны ватную телогрейку-стёганку и облезлую шапку-ушанку с кожаным верхом и мехом внутри.

— Второго шлема у меня нет, — пояснила она, будто оправдываясь, а потом успокоила: — Да и если мы с верхотуры такой сверзимся, никакой шлем не поможет!

Глеб Сергеевич, не переча и не оговариваясь, безропотно влез в фуфайку, маловатую и не запахивающуюся на животе, натянул на затылок шапку. От шапки отчётливо воняло псиной. Дымокуров решил обречённо, что и впрямь со стороны в таком наряде напоминает старого, с обвислыми ушами, пса, попавшего в непонятную ситуацию, растерянно озирающегося на поводке, и соображающего опасливо, что такого удумали сотворить с ним эти заполошные, непредсказуемо-загадочные хозяева.

— Давай-ка свой саквояж! — баба Ягода выхватила из рук Дымокурова портфель. — Я его, х-хе, в багажник спрячу.

— Подойди-ка ко мне, Глебушка, — окликнула наблюдавшая со стороны за предстартовой суетой Василиса Митрофановна.

Отставной чиновник приблизился, встал рядом понуро.

— Письмо-то не забыл? — поинтересовалась озабоченно тётка.

— Там. В портфеле, — Глеб Сергеевич хмуро мотнул головой в сторону ступы.

Василиса Митрофановна удовлетворённо кивнула. Потом, помолчав минуту, прозорливо заметила:

— А ты ведь не вернёшься, Глебушка. Чувствую — не очень тебе у нас тут понравилось…

— Да я ещё не улетел никуда, — буркнул раздражённо в ответ Дымокуров. И, почувствовав, что наступил-таки подходящий момент, задал давно мучающий его вопрос: — А если бы и улетел, и не вернулся… Зачем я вам, Василиса Митрофановна, вообще здесь понадобился? Вон у вас, — махнул он рукой на возившуюся возле колоды дворню, — наследников полон дом! Все сплошь братья, сёстры, племянники. А вы меня… э-э… заманили!

— Полон двор, да все из тех, что есть, здесь, при мне, — со вздохом ответила тётушка. — И ежели сосчитать, выходит, что раз, два и обчёлся! Мало нас, Глеб. И не только здесь, в имении. На всём белом свете единицы остались. Детишек, как ты заметил, нету. В природе же всё уравновешено. Вот и бездетность наша — расплата за долголетие… Лет двести на моей памяти ни один ребёнок в нашем… э-э… сообществе, не родился. Кроме тебя. Так что у нас, можно сказать, каждый штык на счету…

— Ну даже если и так, — кипятился Дымокуров, — что мне тут делать? Огород сажать? Вместе с Семёном и Соломоном быкам хвосты крутить? Или с Яковом грибников пугать в зарослях, да электроподстанции на опушке бора курочить?! А может письма, жалобы по вашей указке строчить, да по инстанциям рассылать? Этого вы от меня ждёте?

Василиса Митрофановна опять вздохнула тяжко:

— Сила есть в тебе, Глебушка. Ты о ней и не подозреваешь пока. Она только в особых обстоятельствах открывается. Да под нашим приглядом. И размеров силы той ни ты, ни мы до поры не знаем. Я подозреваю, что в тебе она, сила-то, велика. Вполне вероятно, что больше даже, чем у всех нас здесь, вместе взятых… Однако ты всю жизнь прожить можешь, да так о силе той и не узнать никогда. Вон уже, по меркам человеческим, и состарился. На пенсию вышел. И проживёшь ты, без силы-то, положенный людскому роду срок — лет восемьдесят, пожалуй. А с нами, с силой-то, впереди у тебя будут тысячелетия…

«Ну вот, опять охмурёж пошёл, — тоскливо сообразил Глеб Сергеевич. — Сила какая-то, долголетие… Прямо кол-центр какой-то, где БАДы для вечной жизни старикам втридорога впаривают…». А вслух произнёс:

— Ладно. Информацию вашу я к сведению принял. Пора закругляться — стемнело совсем. Что там дальше у нас по сценарию? Ступа не заведётся, заклинания не сработают, у Якова от тумана ночного борода отсыреет? И пойдём все в дом почивать? Устал я, Василиса Митрофановна. Мне хоть и не тысячи лет, как вам, а тоже на седьмой десяток перевалило. Не мальчик уж. Спать хочу…