Здравко Сребров - Роман одного открытия

Он попытался снова прошептать имя. Что то будто рухнуло в его душе.

— Разве не было все от тебя и через тебя?.. Не ты ли меня связывала с работой, с жизнью своей окрыляющей улыбкой? Я может быть, хотел вырасти, чтобы иметь возможность выкупить тебя у жизни. Без тебя — холодный, смертельный мрак небытия. Смог ли бы я жить без оплодотворяющего начала твоей любви?.. Мария-Нона, может быть ты — сама жизнь в единственном, самом законченном, неповторимом образе — разве без тебя мне разгадать загадку того, что меня окружает… Куда идти? Уйти, как облака… не унося твой образ, который давал мне силы бороться…

Белинов медленно пошел к двери.

«Может быть, спит… Я убежал, спрятался, когда мне надо было защитить тебя от тянувшихся к тебе рук…»

Вдруг он остановился посреди комнаты.

«Где была твоя душа в тот миг, Мария… теплый блеск твоего взора?.. — Он содрогнулся при этой мысли. — Взглянуть на тебя еще раз… Какими глазами ты на меня посмотришь, может быть, пустыми, без любви, спокойно любопытными, жестокими, равнодушными…»

Он стоял посреди комнаты, бледный, с медленно гаснущим светом во взоре.

«Не все ли равно — был ты или не был?.. Какой обман — жизнь…»

Он потер лоб, прошептал как в кошмаре:

— Разве я еще не умер?

Внезапно решившись, подошел к застекленному шкафчику. Отворил дверцу. Из небольшой коробочки достал пузырек с мутной зеленой жидкостью и маленьким зловещим знаком, указывающим ее предназначение. Шприц мгновенно поглотил содержимое пузырька.

Бледный, он быстро сбросил пиджак, засучил рукав рубашки. Рука его, белая, с голубыми жилками, покрытая серебристым мхом, блеснула в лунном свете.

«Белая рука, — подумал или, может быть, прошептал он со странным светом в глазах. — А руки тех, кто пашет и сеет, загорели, пахнут запахами земли, горными травами… Не делаю ли я ошибку? — неожиданно вздрогнул он. — В своем эгоизме, похоронив себя в своей личной судьбе… и страдании?»

Он замер неподвижно, на лбу его вздувалась жила.

«Как бы хорошо человек не жил — он умирает. И рождается другой… — промелькнуло у него в уме. — Что представляю собой я перед тем, что остается, что вечно?»

Он медленно повернулся к шкафчику. Почувствовал глубокую, непреодолимую усталость. Вылил содержимое шприца обратно в пузырек. Внимательно прибрал опасные предметы в глубину стеклянной полочки.

«Если бы я мог уснуть… Может быть, сон направит мои мысли по настоящему пути».

Выдвинул ящик письменного стола и взял свои рукописи. Сел и углубился в густо исписанные страницы.

«Это останется, но к чему? Капля тайны хранится во мне — самая главная. Человек всегда уносит с собой что-то недосказанное… Все ли я поведал на этих белых листах? Не исчезнет ли со мной и мое творение?.. Все же я направил ум тех, кто дерзнет пойти моим путем. Я хотел сохранить этот огонь для моего одаренного народа… Преемник? Кто сможет после меня поймать в своем сердце искру, которая меня сжигает? Утопин!.. А может быть, молодой человек, вслушивающийся сейчас в голос гор, вскормленный вековым шепотом наших лесов, прав. Рано еще — утопин увлечет нас в лабиринт современной жизни, растлит нас и отравит… Разве это неправда? И не приговор ли это мне, вырвавшийся из неподкупного сердца? Куда бы я пришел без веры в свое дело и без тебя, Мария?..

Белинов вздрогнул от мысли, которая как бы ускользала от него:

«Не погибает ли брошенное в землю семя, чтобы принести плод?.. Вот дело, которое переживает человека, которое погружается в вечность, не унося с собой нашу смертельную боль, ужас разочарования личной судьбы».

— Тебе, — тихо промолвил он в смертельной тоске, неизвестно куда обращаясь, — тебе хотел я поднести, с чистой человеческой радостью, не свой мученический венец…

Он снова открыл шкафчик, приняв решение.

«Мне надо уснуть — утром все прояснится…»

Взял белую пилюлю, положил ее в рот и запил глотком воды, закрыв глаза. Надел пиджак и так, не раздеваясь, медленно прилег на кушетку, укрывшись одеялом.

Окно осталось открытым. Глядя в ночь, тихо дышавшую над спящим городом, Асен Белинов прошептал:

— Даже если все погибнет — мысль остается как свет, ощупывающий неведомое!..

Белинов спал, озаренный проникшим сквозь белые облака лучом месяца. На его бледном, как у мертвеца, лице было выражение глубокого примирения с неизбежным…

В спальне, одна на широкой кровати, Нона Белинова вздрогнула от чего-то необъяснимого, что прервало ее сон. В легком испуге она бросила взгляд на пустое место рядом с собой. Как буря, ворвались в ее сознание отрывочные образы. После того мгновения, когда какая-то непонятная сила спасла ее от опасного шага, она осталась одна. Д-р Синилов, как будто потрясенный чем-то, чего она не поняла, покинул ее со странной поспешностью. Убежал.

В тревоге Нона сначала направилась в спальню, может быть, чтобы укрыться там от угрожавшей ей опасности. Она увидела, что лежит на постели, задыхаясь от рыданий, — слезы лились неудержимо, словно внутри нее что-то быстро таяло. Утомленная слезами, она незаметно для себя так и заснула одетой. Проснулась внезапно, охваченная безотчетной тревогой.

Неужели она спала так, никем не потревоженная?

«Асен, наверно, у себя в кабинете, — подумала она, успокаиваясь. — Вошел, как всегда, на цыпочках, чтобы меня не разбудить. Часть ночи отдал своей работе… И — чуждый драме, которая разыгралась в его доме…»

Жалость сжала ей сердце.

«Как невинен и чист Асен… — Она как будто почувствовала себя виноватой. — Он бы не заподозрил ничего, даже если бы я и совершила ошибку».

Нона стала раздеваться. Видно было, что уже поздно. Она вслушалась. Ей показалось, что из кабинета мужа доносится какой-то шум. Ею снова овладела непонятная тревога… Неясное чувство сострадания и вины отвлекло ее мысли в новом направлении.

Почему она замалчивала до сих пор эти маленькие тайны, которые… которые чуть было не привели к ужасной развязке?..

Ее охватила неудержимая жажда любви, нежности, доверия… Разбудить его, если спит. Или, если он не спит, поведать ему обо всем. Освободиться от этого мрака и тревоги. Чтобы он принадлежал только ей. И, может быть, прижаться к нему, ища защиты…

«О, Асен, — думала Нона, приводя себя в порядок, — самый дорогой…»

Бросив быстрый взгляд в темное зеркало, в котором едва мелькнул, как белый призрак, ее образ, с бьющимся сердцем, стараясь улыбнуться, не отдавая себе в этом отчета, осторожными шагами она направилась через вестибюль в кабинет мужа.

Через распахнутое окно луна заливала кабинет Белинова своим таинственно-властным светом. Вдоль лежащего на полу коврика протянулась лунная дорожка, бахрома старинной болгарской ткани заблестела в серебристом сиянии. Луна спускалась все ниже к серебристой грани гор. Далекие облака тонули за вершинами в золотой пене. Бледная одинокая звезда мерцала на темно-сером мареве неба. Из полумрака поднимался, молчаливый и величественный, темный силуэт храма-памятника. Купола его мягко и загадочно сияли золотом в тишине осенней ночи.