Мюррей Лейнстер - Удивительные истории

— Есть сэр. Я позвоню сразу же.

— Теперь, господа, — продолжил шеф, поворачиваясь к доктору и ко мне, — идем наверх.

Мы последовали за ним по плотно покрытой коврами лестнице, вдоль широкого коридора, в конце которого он открыл дверь.

Я, честно говоря, потерял самообладание при виде кошмарной ухмылки скелета, лежавшего на полу. Но доктор Дорп сохранил профессиональное хладнокровие. Он опустился на колени около скелета и исследовал его тщательно и вдумчиво, лишь в серо-стальных глазах доктора читалась тревожная настороженность. Он даже коснулся кончиками пальцев белого лба, погрузил пальцы в зияющие глазницы.

Затем он поднялся и вымыл руки над фарфоровой раковиной.

— Это кажется невероятным, что этот человек, возможно, был жив вчера, — подытожил он. — Только что я подумал, кости не были бы более сухими или более белыми, если бы даже они отбеливались на солнечном свете в течение десяти лет.

Потом доктор обратил внимание на оборудование лаборатории. Он исследовал коллекцию реторт, пробирок, колб, фляг, кювет и другой химической посуды в облицованном фарфором лабораторном шкафу, примыкающем к стене и занимающем половину длины комнаты. Шкаф был до потолка высотой, и каждая полка была переполнена бутылками, флягами и канистрами, содержащими множество химикатов. Но им доктор уделил весьма скудное внимание. В центре безупречно белого покрытого плиткой пола стоял открытый, эмалированный бак. Объем его, навскидку, был шестьдесят галлонов. Этот чан был больше чем на треть наполнен бесцветной, вязкой жидкостью, которая испускала странный заплесневелый аромат.

— Что это такое? — спросил я у доктора.

— Похоже на тяжелое альбуминовое или студенистое соединение, — ответил он. — Возможно, это специальный состав профессора, который он использовал в своих экспериментах. Среды этой природы часто используются при культивировании колоний бактерий. Возможно, профессор намеревался использовать это как среду обитания и пищу для организмов, которые он пытался создать искусственно.

— Есть какая-нибудь идея о том, что вызвало смерть профессора? — спросил полицейский.

— У меня есть теория, — ответил доктор Дорп, — но она кажется настолько нелогичной, настолько дикой, абсурдной, настолько противоречащей современной научной картине мира, что я предпочитаю держать ее при себе, пока — по крайней мере.

Тяжелые шаги послышались из прихожей, и мгновение спустя полицейский офицер в сине-серой форме вошел в лабораторию.

— Привет, Руни, — приветствовал его Мак Гроу. — Хочу, чтобы вы проследили, чтобы никто не заходил в эту комнату, пока не прибудет коронер. Мы идем вниз. Будьте начеку, я пошлю человека, чтобы сменить вас поскорее. Если любой из этих господ захочет войти в любое время, вы можете пустить его.

— Да, сэр. Я запомню их.

Мы двинулись всей толпой вниз по лестнице. Две женщины сидели в гостиной. Шеф Мак Гроу представил нас младшей, которая, как оказалось, была дочерью профессора.

Звали её Дороти Таунсенд. Она была хрупкой девушкой, приблизительно двадцати лет, с бледными, тонкими чертами лица и пышными каштановыми волосами. Ее большие, выразительные глаза были красными от недавних слез, и ее губы дрожали, она поклонилась нам и представила нас крепкой женщине средних лет, соседке, госпоже Хармс, которая пыталась успокоить ее.

— Хирш и я собираемся отъехать в отделение на несколько часов, пока не прибудет коронер, — объявил детектив. — Вы предпочли бы отправиться с нами или остаться тут?

— Думаю, что мы должны осмотреться немного, если не возражаете, — ответил доктор.

— Хорошо. Я собираюсь послать человека, чтобы освободить Руни в шесть. Коронер приедет чуть позже. Если вы обнаружите, что-нибудь новое, вызовите меня.

Когда эти двое полицейских ушли, доктор поклонился мисс Таунсенд.

— Могу я переговорить с вами конфиденциально? — поинтересовался он.

— Конечно, — ответила девушка. — Пройдем в библиотеку отца, если не возражаете.

Они отправились в библиотеку, которая примыкала непосредственно к гостиной, и закрыли за собой дверь. Они должно быть, отсутствовали полчаса, но эти полчаса стали для меня двумя часами, так как я вынужден был прослушать семейную историю госпожи Хармс, повесть о смерти ее любимого мужа и детальные описания шести операций, которым она подверглась, каждый раз, согласно ее собственному выражению — «стоя на пороге обители смерти». Она уверяла меня также, что она знала, что смерть бродит по дому. Смерть посещала этот дом регулярно, считая его своими владениями. Не далее как три недели назад один из ее постояльцев был найден мертвым в своей постели. Она болтала почти без пауз, пока дверь библиотеки не открылась. Я был рад, когда она ушла наверх с мисс Таунсенд и оставила доктора и меня наедине.

— Вернемся в библиотеку, — предложил мой друг. — Я изучил некоторые интересные бумаги и, возможно, что разгадка ждет нас именно здесь.

Библиотека профессора Таунсенда не была ни большой, ни претенциозной. Это было, очевидно, убежище вечного студента, о чем свидетельствовали заваленные книгами стены, многие из них были сильно истрепаны. Обстановку комнаты составляли большое шведское бюро, маленький столик с пишущей машинкой, закрытой чехлом, картотека, два офисных стула и три удобных кресла, один около окна, другие два, помещенные под настенными светильниками для того, чтобы удобно было читать.

Толстая груда машинописных документов лежала на шведском бюро. Доктор разделил их, вручая мне половину и обосновываясь удобно в одном из мягких кресел с другой половиной.

— Мисс Таунсенд любезно предоставила мне эти бумаги, — объяснил доктор. — Думаю, возможно, они прольют некоторый свет на таинственную причину смерти их автора. Мы можем сэкономить время, разделив работу.

— Полагаю, что смогу вести более целенаправленные поиски, если вы дадите мне некоторое представление о том, что я должен искать, — сказал я.

— Может оно и так, — согласился он. — Забыл, что вы не знакомы с деталями моего интервью с мисс Таунсенд. Позвольте мне рассказать кратко.

— Она окончила школу почти год назад и с этого времени работала как секретарь у своего отца, печатая его рукописи и разбирая большую часть его пространной корреспонденции… Он работал днем и ночью, пытаясь доказать теорию о том, что живой организм может быть создан из неорганической материи. Дочь считала отца чрезвычайно раздражительным, до одного прекрасного утра, приблизительно три недели назад. Казалось, что самая природа её отца изменилась за ночь, и она предположила, что он сделал какое-то важное открытие. Она помнит точную дату вследствие факта, что постоялец госпожи Хармс был найден мертвым в своей кровати как раз в ночь предполагаемого открытия. Этот постоялец, который жил под псевдонимом, как выяснилось, был печально известным персонажем, по имени Свободный Бенни, и, как предполагается, он совершил многочисленные преступления, среди которых были несколько убийств, но его вину ни разу не удалось доказать… После той ночи профессор находился в приподнятом настроении вплоть до самой смерти. Он не уделял внимания своей корреспонденции или рукописям и тратил большую часть времени в своей лаборатории, экспериментируя с многочисленными животными, которых ему привозили почти каждый день. Его первые эксперименты были с мышами, крысами и морскими свинками. Затем он использовал кошек, кроликов и маленьких собак, потом больших собак. В день перед смертью он привел в дом двух огромных догов и взял их в лабораторию. Ни одно из животных, прошедшее через двери лаборатории, никогда вновь не появлялось. Дочь профессора, естественно, предполагала, что они были объектами вивисекции. Моя теория…