Валерий Сабитов - Империя-Амаравелла

Глазки его округлились, язык одеревенел. Почувствовав удовлетворение, я добавил, что подготовка к первому экзамену начинается завтра, и я не вправе рисковать. То есть на его карты времени у меня нет. День-другой назад — может быть…

Морпеховские глазки цвета океанской волны сузились, выплеснув багровые отсветы. Он сжал бесцветные губы, помолчал, и скомандовал:

— Курсант, вы свободны!

Разговор наш слышали через неплотно прикрытую дверь. Народ окончательно убедился в том, что я — полный недоумок. Все понимали, что разговор с комбатом не закончен. И неизвестно, как он продолжится. В душу вернулся сумрак. «Ночь продержаться, да утро простоять», — подумал я. А в учебном центре, на полигоне, он не достанет. Пять госэкзаменов… Где он может меня ухватить? Может, комиссар прикроет, больше некому… Но морской пехотинец тверже Шишанта!

А ведь Фомин мне кого-то напоминает! Какого-то Панкрата… Что-то с памятью моей стало… «Панкрат-оружейник» — всплыло вдруг имя. А за именем и лицо. Маленькие глазки, сжатые в полоску бледные губы, нос картошкой. И злоба вперемешку с ненавистью. Откуда? Из какой-нибудь забытой сказки, скорее всего.

Но связь с Нечто явная. Фомин на его стороне и не простит. Куда он истратил годы от лейтенанта до полковника? Не научиться соображать профессионально и не уметь красиво показать грамотное решение! Ему бы гауптвахтой руководить.

Утренний подъем роты контролировал лично комбат. Мы выстроились в две шеренги. Он прошел вдоль строя, сказал несколько ободряющих фраз относительно предстоящих испытаний. Затем вывел меня из строя и объявил пять суток ареста за расстегнутый подворотничок.

«Ну никакой фантазии! — возмутился я про себя, — Снова подворотничок!» И решил, что посадят после экзаменов. А это ничего, потеряю недельку, всего-то. Но ошибся: Фомин уже вручал мне записку об арестовании, действие которой начинается немедленно. Вот как! Заполнил собственной рукой, ни одной ошибки. Всю ночь писал-переписывал?

Комбат с неприязнью посмотрел на бакенбарды, которыми я старался прикрыть слишком великие уши, и скомандовал:

— Собирайтесь, курсант! Завтракать будете на месте. С такой дисциплиной в курсантской столовой нечего… Тем более в офицерской.

Кинул в вещмешок зубную щетку, пасту… Ну и какой может быть выход из морпеховского тупика? Разве что попутками добираться до полигона… Помог бессменный секретарь Резерва Шепель. Проходя мимо меня и полковника, он шепнул:

— Сделай вид, что направился на гауптвахту. Провожать он тебя не будет. Не положено. Колонна пойдет через час. Маршрут знаешь. Мы тебя подберем.

Да, просто и гениально! Недооценивал я Шепеля, он единственный искренне сочувствует. Мы могли стать друзьями. Другие злорадства и не скрывают. В том числе Сэм, получивший привилегированный пропуск на Запад.

А на полигоне густо пахнет летний многоцвет, колосятся травы, поют птички. Спецкоманда готовит мишенное поле. Рота насыщается напряжением и страхом. Приехал комиссар батальона, мы поговорили. Комбат на учениях зарабатывает неуды, пребывая в убеждении, что я сижу в камере. Возможно, эта мысль как-то скрашивает заслуженный неуспех. С новым ротным у меня контакта нет, и я попросил комиссара пустить на стрельбы первым. Экзамен этой ночью. Остальное держится в тайне.

Комиссар тепло улыбнулся и сказал, что уже откорректировал очередь. От меня требуется сдать экзамены, — лучше по верхней планке, — а дальше порядок. Приказ министра обороны о присвоении звания, — проект готов, — зачеркнет записку об арестовании. Мало того, комбат будет умолять вернуть ее и уничтожить, чтобы никто свыше не увидел.

Я уверенно пообещал сдать все «Госы» на отлично. Главное — идти первым в очереди. Чтобы руки не успели связать. Да-а… Вот и еще одна недооценка. Я думал, комиссар помогает из благодарности за качественное оформление партмероприятий. Но нет… Если б не тот арест, сделал бы он мне красный диплом.

Бронетранспортер, крупнокалиберный пулемет, ночная стрельба с ходу по движущимся целям, групповым и одиночным. Три группы мишеней. В заключение — спешивание и в атакующем ритме бросок гранаты в окоп противника. Мишени на ходу поднимаются-опускаются, движутся не по прямым, а непредсказуемо. С таким уровнем сложности мы за годы учебы не встречались.

Условия упражнения нисколько не смутили. Небо знакомое, родное: звездочки подмигивают, Луна улыбается; а с пулеметом я «на ты», настроение абсолютно деловое. Сопровождающий на бронетранспортере столичный полковник, заметив мою явную уверенность, принюхался: не хватил ли курсант миллилитров сто пятьдесят перед выходом на огневой рубеж.

Короткими очередями, сэкономив половину боекомплекта, поразбивал половину лампочек в мишенных группах. Затем с диким криком «ура» поразил врага в окопе. Фанерную фигуру взрывом гранаты раскидало на куски.

Пока ремонтировали повреждения, мой «передовой опыт» озвучивали по радио. На центральной вышке и огневом рубеже вышли боевые листки. Комиссар представил меня, как отличника учебы и члена Партии Авангарда, заместителю Председателя Комиссии. Исторический момент рукопожатия со столичным генералом и застал морпех Фомин. Его покинул дар речи, рука при попытке откозырять затряслась. Еще бы: он известен как двоечник, а я — мастер ночной стрельбы по фронтовым нормативам. Столичный генерал сделал вид, что не заметил круглого полковника.

Так мы с морпехом Фоминым разошлись курсами, и не стало у нас общих точек соприкосновения. Он негодовал и боялся, я не хотел. И спрятал поглубже вещдок — предписание на арест. Экзамены проходил так, как обещал комиссару. Пока не наступил последний, высшая математика. Предмет, о котором я никак не беспокоился.

К последнему испытанию нас вернули в казарму. Три дня… Можно позагорать на берегу Румы, но нет желания. Я бродил по расположению роты, консультируя по самым сложным вопросам. Оказывается, некоторые однокурсники ухитрялись конспектировать лекции с ошибками, неточно. Собственных я не имел ни по одному предмету. Кроме секретных конспектов по некоторым военным дисциплинам. Но они подлежат уничтожению. Математика — моя любимица. С ней можно власть размять интеллект, порадоваться за себя при удачной попытке поиска неординарных решений. Вела математику Виктория, жена командира параллельной роты. Числился я у нее в отдельном, «красном», списке под номером один. И за меня она беспокоилась меньше, чем я. Получилось так, что она консультировала-готовила роту, я занимался своим взводом. На три дня вернулась кличка Профессор. Наступил период расслабления после стольких предельных месяцев неустойчивости и бестолковости. Перед глазами встают лесные пейзажи Самакина, в ушах шумит строгий Океан. Там расположился целый армейский корпус, место для одного лейтенанта обязательно найдется.