Леонид Дюк - Теория поля

Ученые начали негромко переговариваться. Увидев, что встреча спонтанно переходит в режим неформального общения, Георгий Александрович быстро завершил необходимый на первых порах официоз.

– Уважаемые господа! Я понимаю, вам хочется сейчас обсудить предложение между собой, так сказать, в свободной обстановке. Потерпите немного, мы вам сейчас предоставим такую возможность. Единственно, о чем я хотел вас попросить, обсуждайте прямо здесь, в этом помещении.

Он посмотрел на часы.

– Ну и если к нам пока вопросов больше нет, то мы с вашего позволения откланяемся. О месте и времени следующей встречи тем, кто решит принять наше предложение, мы сообщим дополнительно. Всего доброго!

Представители ФСБ и Сафин удалились. Как только за ними закрылась дверь, Малахов сказал:

– Коллеги, хочу сообщить вам сразу, я склонен согласиться. Это предложение столь удивительным образом совпало с моими желаниями и стремлениями, что я вижу в этом прямо-таки некий перст судьбы, честное слово!

– Не знаю, не знаю, Евгений Михайлович, – сомневался Марк Моисеевич Кацман. – Я привык считать это научное направление, как бы это помягче сказать, ну не совсем удачным, что ли. И потом, после недавних успехов теории струн я даже представить себе не могу, как я смогу отказаться от своих работ!

– Так никто и не предлагает отказываться, насколько я понял, – вставил реплику Косаченко.

– А вы действительно считаете, что получится совмещать?

– Я так думаю, друзья, что параллельные исследования никогда не мешают прогрессу. А что если благодаря этой новой работе вы сможете иначе взглянуть и на теорию струн? Или же наоборот, теория струн поможет внести здравую струю в эти пока еще совсем новые и непривычные идеи.

– Ага! Поможет внести здравую струну в теорию физического вакуума, – пошутил Валентин Владимирович.

– Слушай, а кто такой вообще этот Сафин, ты его знаешь? – Саадиев посмотрел на Малахова. Евгений Михайлович неопределенно пожал плечами. – Где-то, оказывается, уже давно занимаются этим. А мы тут ни слухом ни духом, не знаем ничего! Секретность такая, вах!

– Не очень понятно, что там с деньгами, – скептически продолжал Кацман.

– Думаю, Марк Моисеевич, что на хлеб с маслом нам с тобой хватит, – успокоил его Валех Джафарович. – Конкретных сумм большой человек с Лубянки не называл, это правда, однако заверил определенно: на этот счет переживать не стоит. Я склонен ему поверить.

– О чем вы говорите, дорогие мои! – по-стариковски прокряхтел Шарбинский. – Вы знаете, какие сейчас зарплаты в нашем институте? Да я только ради денег прямо сейчас готов согласиться! Это вам, молодым, хорошо. Крутитесь кто как может. А нам, старикам, хоть с голоду умирай! Вся зарплата да и пенсия в придачу уходят на квартиру. Остаются сущие копейки! Я признаюсь вам, даже картошку уже не покупаю. Стараюсь крупы есть.

– Георгий Николаевич, но ведь крупы стоят тех же денег!

– Ан нет! Столько же, да не столько! Крупы развариваются, и килограмма очень надолго хватает, понимаешь. А картошка что? Половина в очистки, остаток за раз проглотил, и нет ее!

Георгию Николаевичу Шарбинскому недавно минуло семьдесят пять. Уже довольно дряхлый старичок, он жил один. За всю свою длинную жизнь детей так и не завел. Его единственной любовью всегда оставалась одна лишь математика. Зато уж в этой области равных ему практически не существовало. Малахов вспомнил одну давнишнюю историю. Когда-то, лет двадцать назад, он встретил Шарбинского, недавно вернувшегося из Великобритании. В те времена заграничные поездки для ученых случались чрезвычайно редко. Георгий Николаевич делился с коллегами впечатлениями от поездки. Англичане пригласили его на целый месяц, чтобы он сделал для них какие-то сложные математические выкладки. Шарбинскому хватило двух дней, а оставшееся время он с удовольствием посвятил изучению лондонских достопримечательностей. Теперь же Евгений Михайлович с болью в сердце взирал на нищенское существование обладателя столь блестящего, поистине уникального математического ума.

«Сколько талантливых людей уехало и продолжает уезжать из страны в наши сложные годы, не выдержав беспросветную бедность и бытовую неустроенность», – с грустью думал он. Приближался к концу 1998 год. Развитые западные страны спешно решали проблему двухтысячного года. США увеличило квоты на программистов. Молодые, способные ребята десятками, сотнями, тысячами уезжали за границу. Сколько из них вернется? Почти никто. Что их там ждет? Судьба эмигрантов, променявших свой возможный триумф, свои мечты и амбиции на сытое и удобное существование.

Дискуссия тем временем продолжалась. Малахов обвел взглядом всех присутствующих. «Как все-таки толково подобраны люди, – заметил он про себя, – даже если бы мне поручили собрать команду для решения подобной задачи, мне не удалось бы придумать лучше. Теоретики и практики, математики и физики, лучшие специалисты в узких, но смежных областях, они удивительно удачно могли дополнять друг друга при разработке новой, нестандартной теории. Да, эти ребята с Лубянки умеют работать! Хотя все же жаль. Такую страну позволили развалить».

– Знаете, что я думаю? – как бы подводя итог спонтанному обмену мнениями, произнес Кацман. – Не знаю, как вы, но я после столь интригующего начала уже не смогу отказать себе в удовольствии хотя бы мельком взглянуть на полученные уже сейчас результаты. Черт возьми, знают они, чем зацепить нашего брата! И плата за такое удовольствие не выглядит слишком высокой. Подумаешь, форма допуска! Ну неужели они из-за такой ерунды не выпустят нас на какую-нибудь важную конференцию? Вот если мы начнем работать в группе, тогда да, я согласен, другой вопрос. Но зато мы уже будем точно знать, что они там скрывают, стоит ли игра свеч! Лично я не смогу совладать со своим любопытством, это уж точно!

– А у меня, друзья, и так форма допуска. Так что я даже ничем и не рискую, – доверительно сообщил Саадиев.

Таким образом, в основной своей массе приглашенные ученые с решением определились и, поболтав еще несколько минут на отвлеченные темы, возбужденные и заинтересованные разошлись по своим делам.

– Арсений, ответь-ка мне, сынок, на один вопрос, ты что, собираешься идти служить в армию? – прямо с порога спросила Нонна Алексеевна, когда сын вернулся однажды с работы.

– Мам, ну какая армия, что ты опять выдумала! Я же закончил университет, там была военная кафедра, я целый год честно отходил на все занятия, съездил на сборы. Я офицер запаса, мама! У меня и военный билет уже есть. Успокойся.

– Думаешь, военный билет может тебя от чего-то избавить? Как будто есть разница, в каких сапогах два года месить грязь: в солдатских или в офицерских! Или, может быть, тебе захотелось отдать свой долг Родине? Я знаю одно: два года, выкинутых из жизни, твоей карьере ученого никак не поспособствуют! Да и Родине, потратившей шесть лет на твое обучение, следует использовать тебя более эффективно, ты не находишь?