Петр Ингвин - Ольф. Книга первая

Над ними чернел звездный атлас, кусты и окружающий лес напоминали узоры на стекле, изображенные в негативе. Безветрие делало их мертвыми и страшными.

– Ритуал вызывания пока несовершенен. Слишком много составляющих.

– Полнолуние, время от полуночи до зари… – начала перечислять Катенька.

– Да.

– Что еще?

– Коллективное взывание. Сквозьпространственные круги. Энергетический посыл. Живой огонь снаружи и внутри, в телах и душах. Именно так – и в душах, и в телах.

Катенька сосредоточенно ждала продолжения. Невысокая, ладненькая, она просто растворилась на фоне старшей подруги. Впрочем, подруги ли? Скажем так: наставницы.

– Еще? Да мало ли. Даже погода. Или случайный свидетель.

И снова взгляд – суровый и жуткий – в мою сторону. Спина похолодела, я вжался в землю по самые уши.

– Уже бывало? – спросила Катенька.

– Свидетель? Откуда здесь? Место выбрано с умом. Но чего в жизни не бывает…

И снова ее глаза интуитивно прошлись по кустам, где я прятался. Словно по коже. Льдом. Или включенным утюгом. Одновременно. Глубоко. С разных сторон.

На поляне поочередно появлялись девушки, раскладывая принесенные дрова и хворост по старым угольям. Полное ночное светило достаточно обливало светом окрестности, чтобы я видел все как на ладони. Кроны сосен мрачными зонтами скрывали собирательниц в своей тени, охраняя поляну от непрошенных гостей как сказочные великаны. Но одного, к счастью, проморгали, и он сидел как мышь, не шевелясь, боясь вздохнуть и, тем более, кашлянуть. А как назло, очень хотелось.

Я сдержался. Чудом. Очередным в моей жизни. Кажется, я начинаю к ним привыкать.

– Давай готовиться, – произнесла Полина более строго.

Мимо прошествовала Санька, она тащила вязанку выше себя ростом и недовольно качала головой.

– А что Настасья упомянула про шансы? – Ясные глаза Катеньки уставились на наставницу.

Полина вздрогнула.

– Когда?

– При встрече, когда меня увидела. Что «наши ряды и шансы растут». О рядах козе понятно, а шансы?

На поляну вернулись последние из дровоносиц, теперь все нетерпеливо поглядывали на стоявшую парочку. Полина отодвинула от себя неофитку.

– Я говорила, что в свое время тоже боялась, – донесся едва различимый для моего уха голос. – Я была как ты, одна из всех, потому что другие не такие. И не были, когда пришли к нам.

– Еще одна составляющая? – догадалась Катенька.

– Думаю, одна из основных. Ну что, ты готова?

– Не знаю.

– Спасибо за честность, но дальше ждать нельзя, время идет.

Шесть белых балахонов замкнули кольцо вокруг новенькой. Полина встала в общий круг.

– Руки! – грянул ее приказ.

Катенька вздернула свои, а четырнадцать других когтистыми щупальцами потянулись к ней, к ее дрожащему телу. Прикоснулись. Огладили. И не причинили никакого вреда. Фигуры заколыхались, словно подул ветер. Неисчислимые пальцы одновременно взялись за ткань, и жертва Альфалиэлю освободилась от просторного одеяния.

Окружающие фигуры расступились и встали по бокам в две колонны, которые открыли новообращенной путь к реке. Будь я неведомым Альфалиэлем (даже если это не существо, а состояние, нирвана, нечто необъяснимое, но реально существующее) – снизошел бы немедленно. Не зря ночные ритуальщицы выбрали именно Катеньку, ох, не зря. Старшая сестрица младшей по красоте в подметки не годилась, и никто из остальных – ни грустная пышечка, старательно державшая голову, чтобы никто не заметил намечавшегося двойного подбородка, ни похожая на необъезженную кобылку крепкая молодка, ни костлявая брюнетка, ни даже сочная Санька, красочно оттопыривавшая филейную часть во избежание провисания пузика…

Наверное, я придираюсь, но все познается в сравнении. Недостатков не видит только влюбленный, а я им не был, причем давненько. Потому не оценил и продемонстрированных при недавнем прибытии по воде Настениных прелестей, слишком явных и посему чересчур хищных. Вот только Полина… Да, Полина. Полина – это Катенька через три-четыре года. Хотя, наверное, больше. Сколько лет ей можно дать на вид: двадцать два? Двадцать четыре? Или меньше, а излишняя строгость – от характера?

Но я отвлекся. На роскошной жертве (а как ее назвать иначе? не наживкой же) оставалась только тонкая ниточка трусиков. Из них ее столь же быстро вынули, как булку из пакета. В двенадцать рук под надзором Полины Катеньку подняли и понесли вниз по склону. Понесли как величайшую драгоценность. Как нечто, от чего напрямую зависят общие мысли и жизни. И счастье.

Луна и густо высыпавшие звезды отмывали загрязненный чернотой мир до мерцающего синего блеска. Белые пятна жриц и не менее белое (от подсвеченной кожи и невероятного страха) пятнышко маленькой жертвы приблизились к воде. Не останавливаясь, множество ног одновременно ступило в обдавшую ночной прохладой стихию. Шаг, еще шаг. Нижние части балахонов намокли. Еще шаг. Еще. Намокло все. Остались только головы и руки. И Катенька.

Руки бережно опустились.

Приглушенно взвизгнувшая жертва булькнула захлебнувшимся ртом и быстро вынырнула. Ноги достали дна, она встала, вероятно – на цыпочки. Иначе глубина не позволяла. Скрытая по шейку в лунном отражении, Катенька стала еще одним светилом в темноте ночи. При виде сверху часть, оказавшаяся ниже ватерлинии – от плеч с разметавшимися по ним прядями – сияла мертвенной белизной. Под толщей воды белели взрывавшиеся галактики, в каждой из которых будто зажгли по лампочке. Их свет манил и бил по глазам случайных, гм, зрителей, прибивая к себе, как гвоздями. О, Альфалиэль, что бы ты из себя ни являл, чем бы ни был, я преклоняюсь перед твоими поклонницами! Найти и сагитировать на непонятную авантюру такое чудо…

Руки Полины возделись ввысь, она провозгласила:

– Альфалиэль, всеобъемлющий и вездесущий! Прими дар счастливых сестер твоих! Напейся посвященной тебе кровью новой жизни! Возьми то единственное, чем можем мы, смиренные и послушные, одарить бесконечно могущественного! Альфалиэль! Будь с нами в восторге и печали, раздели счастье, помоги в горести! Утешь страждущего, накорми голодного, спаси умирающего! Альфалиэль, родной и непознаваемый, далекий и близкий, всесильный и всевидящий! Альфалиэль, чудесный и невозможный! Мы здесь! Мы – твои сестры, твои жены, твои рабыни…

– Ах, сучки! – раздалось поперек торжественного благолепия.

Воздух взрезал звук, похожий на свист кнута, из леса выскочила цепь парней с хворостинами в руках.

Визг. Вопли. Шум-гам-тарарам.

– Паскуды! Вот вы где!

– Настюха, медь твою через коромысло! Ноги в руки, и ко мне, паршивка! Живо!

– Аська, шалава!

– Санька, а ну, подь сюды! Оглохла, что ль?

– Потаскухи! Ату их!