Лихобор - Проект «ХРОНО». Право выбора

– Да успокойся! Я до деда Архипа. Дома он? – успокоил хозяина участковый.

– Туточки был с обеда, а что к нему за дело? Случилось что? Он последние дни сам не свой, то еле ходил, а третьего дня, будто лет тридцать скинул, носится по селу, словно реактивный, – озадаченно развел руками хозяин, – на задах он, у бани, корзину плел. Идем…

Они пошли вдоль завалинки в глубь участка.

– Не волнуйся, Матвей Ильич, ничего такого не случилось. Лена попросила с ним поговорить, чтобы в клуб зашел. Решила она, это… как его… краеведением заняться. Кто, как не дед Архип, может историю села рассказать? Что сам видел, да слышал, что по рассказам родственников ваших, помнит. Вот и запишет.

– Это точно! Он даром, что вторую сотню лет разменял, а память у старика лучше моей! – закивал враз головой повеселевший Матвей, – я если от Катьки своей трешку занычу, то потом, хоть убей, не помню, где спрятал. А дед… дед в этом сила! Все помнит!

У старенькой, покосившейся небольшой баньки, из потемневших, хвойных стволов сгорбившись сидел на лавке дед Архип, корзина которую он плел угловатыми, но сильными пальцами, лежала на земле рядом. Старик то ли услышал их, то ли почуял приход Горохова, кто его знает, но уже ждал, когда они подойдут.

Сергей вежливо поздоровался, старик в ответ чинно кивнул. Оба повернули голову в сторону Матвея.

– Спасибо, что проводил Матвей Ильич. Извини что отвлек, еще раз спасибо за ягоды, – сказал милиционер и улыбнувшись, протянул Головкину младшему руку.

Тот почувствовал образовавшуюся неловкость, пожал Горохову руку и вновь вернулся к смородиновым кустам перед домом.

Проводив праправнука взглядом, дед Архип взял прислоненную к стене бани клюку и, опираясь на нее, покряхтывая, поднялся.

– Я думал, ты с утра придешь… ну, да ладно, пошли уже… – повернувшись споро, зашагал согнувшись, не оглядываясь на собеседника, в противоположную от родственника сторону. За баней, в заборе была еще одна калитка, ведущая на огород, и дальше в сторону колхозного скотного двора.

Дошли до коровника скоро. Только одна из сельских старух, жившая в крайнем к скотному двору дому, беззубая бабка Нюра, бывшая, правда, раза в два моложе Архипа Головкина, почтила их вниманием. Высунувшись в калитку, она ехидно поинтересовалась:

– Ой! Ой! Кудай-та, тебя, Архипушка, мильцанер повел? Никак старый хер набедокурил чегой-та!

Старик Головкин степенно остановился, огладил рукой белую свою бороду и крикнул в ответ:

– Вот, Нюрка, дозналась власть, что на коровнике, я доярку обрюхатил! Иду с повинной, под венец предложу!

Старуха поперхнулась заготовленной фразой и взвизгнула. Глаза зажглись торжеством. Она юркнула за забор и в перевалочку метнулась к дому. Этой сплетней с окрестными бабками нужно было поделиться как можно скорей.

– Зачем ты ей так, дед? – осуждающе покачал головой милиционер.

– Ну их всех! Глаза бы не смотрели. Ты вот совсем молодой, Сережка. А я вот чем дольше живу, тем больше дивлюсь, измельчал народишко-то наш. Почитай я ихних дедов и бабок всех знал, люди были, как люди… а эти, будто моровое поветрие какое прошло… плюнуть да растереть! Только языками чесать, а кто помоложе, водку еще пить! – старик махнул клюкой в сторону дома бабы Нюры, и пошел дальше.

Вечерело. В обширных зарослях одичалой ежевики неистово стрекотали кузнечики. За скотный двор сроду никто и не ходил, кусты вымахали, где в человечий рост, а где еще выше. Тропка, по которой они прошли, была почти незаметной, не иначе только старый Головкин, время от времени и ходил тут. Набольшая проплешина жухлой травы, посреди небольшой прогалины и большой, почти в пояс взрослого мужчины, кусок гранита, невесть как оказавшийся тут. Сергей почувствовал, пришли они.

– Вот. Тут их и похоронили. Ишь, и трава отчего-то здеся не растет толком. Тут ведь, паря, когда-то господский сад рос. Эх и добрый, скажу я тебе, сад был! Яблоки да груши были, чисто мед, деверья одно к одному. Барин, сказывали, саженцы привез, откуда-то с Бесарабии, в ту пору с еще турком война была. Вместе с яблонями и турка-садовника добыл. Здоровый тот турок был, черный, как медведь. Боялись мы, ребятня его, страсть! Я еще до того, как на службу ушел, мальцом совсем бесштанным за яблоками сюда лазал. Однажды поймал меня этот турок. Остальные хлопцы порскнули кто куда, а я вишь ли, рубахой за плетень зацепился и повис. Ору, будто режет меня тот турок. А он сгреб меня как кутенка и отнес в дом господский. Я сомлел от страха, думал, кончилась жизнь твоя, Архипка… Конюх там мне розог хотел всыпать, уже разложил, да барыня пожалела, не позволила пороть. Молодая была, красивая. Мне показалось, будто святая угодница с церковной росписи сошла. Как сейчас помню, юбка до пят черная, а по верху блузка белая в кружевах вся и зонтик держит. Спрашивает, как тебя мальчик зовут. А я оробел, будто язык отнялся. Конюх Матвей, как прикрикнул, я только тогда и в сознание пришел. Архипкой, говорю, кличут…

Барыня и говорит:

– Приходи, Архипка, в усадьбу с товарищами своими, яблоками, да грушами я сама угощать буду. А в сад не лазайте, не ломайте деревья.

Да… вот как оно было-то. Барыню-то, потом, как смута началась, мне сказывали, порешили какие-то пришлые. Она совсем уже в возрасте преклонном была. Не пожалели, нехристи. Да и усадьбу спалили. А сад уже наши мужики вырубили! А зачем вырубили, сами потом объяснить не могли. Я, когда домой вернулся, увидал, ахнул. Что ж говорю, вы ироды окаянные наделали?! Зачем порубили сад? Сами бы ели те яблоки. Они все руками разводят, да глаза прячут… Такая вот злость в народе была. Дикая, бестолковая.

Речь у старика лилась гладко и плавно. Он присел на выступ большого камня, видно было, что выемка та, им облюбована уже давно. Он, наконец, замолчал. Сложив руки на клюке, смотрел куда-то в даль. В стариковском глазу блеснула слезинка. Горохов, переступая с ноги на ногу, подумал, что, пожалуй, записать дедовы рассказы о старине мысль, и правда, стоящая, нужно поговорить с женой.

– Всех тут похоронили? И старосту тоже? – спросил уже по делу милиционер.

– Да, всех. Почитай вот тут, от сих до сих, – дед Архип указал клюкой в дальний угол прогалины, а потом ткнул прямо Сергею под ноги.

Горохов сделал шаг назад, прикинул, сколько по времени у них уйдет раскопать могилу, стараясь не поддаваться подкатывающему чувству холодного ужаса. Покойники с его службой, были не в новинку, но выкапывать давно истлевшие останки, все же жутко. К тому же, скорее всего придется все делать ночью, не хватало еще, чтобы днем, принесла нечистая, какого-нибудь скотника в кусты по нужде.

– Ты дедушка видел, как все было? Глубоко зарыли их? – уточнил он.

– Да нет, отколь тут глубокую-то могилу копать? Зима же была, морозы стояли лютые, не такие как в первый-то год войны, но все равно дюжие. Немцы тут, взрывчаткой рванули землю, да потом мужиков местных согнали, те, лопатами воронку и углубили. Те стало быть брезент расстелили, сложили покойников, да другим куском брезента накрыли и засыпали… И Прокопыча, приятеля моего старого с ними. Поперву, не хотели его с немцами класть, но потом ихний офицер, расспросив, что и как было, велел вместе хоронить. По-русски тот немец говорил хорошо, чисто. По возрасту, похоже, был из старых наших, из офицеров лифляндских, наверное. Да… и как все было, тоже я видел. Звери, чистое дело, звери… Всякого я на войнах видел, больше всего зла и страху, конечно в Гражданскую натерпелся, да что уж там, и сам не ангел был… Но то что в ту ночь эти бандиты вытворяли, совсем было диким. Раненых-то они в школе порешили, не на моих глазах, только крики слышал, да потом тела видел. Без глаз, изрезанные, вспоминать и сейчас страшно. Прокопыча, этот еврей ихний, комиссар, из дома на снег выволок, у крыльца и порешил. А уж что они с немецкой девкой сотворили, медсестрой, то, уж, извиняй, парень, я тебе рассказывать не стану.