Лихобор - Проект «ХРОНО». Право выбора

Все верно… но отчего же так паскудно и гадко на сердце!?

Маша шла по коридору. В голове было пусто и гулко как в большом пустом подвале. Вот так значит. Спасибо, значит… Просто спасибо… Гуляй, мол, утром увидимся! А ведь еще несколько часов назад он сжимал ее в объятиях и жарко шептал на ухо всякую белиберду, от которой подгибались ноги, бросало в жар, а внизу живота сладко щемило… Дура! Чертова дура! С него-то, с контуженного, что взять? А ты губищу раскатала до земли, мечта, всей твоей жизни. Раненый герой… Но все равно, несмотря на шквал злости и обиды, ее тянуло вернуться и бросится к Кудашеву на шею. Она не могла винить его, вся злость, переполнявшая девушку, была на саму себя. Не то сказала, не то сделала, не так посмотрела, что сама не поняла, но вот… идет к себе в комнату, а думы, мысли все с ним. Сама не заметила, как оказалась перед дверью их комнаты. Покрашенной белой краской с аккуратно выведенной красным цифрой пять. Чуть постояла у двери, затем резко толкнула ее и вошла в комнату.

В комнате общаги стояло четыре простенькие металлические кровати с сетками, но почти все студенты на лето разъехались на каникулы. Кроме Лопатиной там осталась только задорная хохлушка Оксанка. Она как раз в это время в ночнушке сидела на табурете. Делала важное дело: расчесывала длинные густые темные волосы. При этом смотрелась в стоявшее на столе большое зеркало, которое они с Машей купили вскладчину, предмет зависти жительниц других комнат. Что-то напевала. Она обернулась на звук открывшейся двери, перестала петь, уперлась недоумевающим взглядом в подругу.

– Ты что? Я тебя только к утру ждала? Думала, он уже твои ноги, себе на плечи закинул! – сама не зная, словами этими она окончательно добила Машу.

Та рухнула на свою кровать, с ревом уткнувшись в подушку.

– Тю… Ну и дурак! Ты ж дивчина, каких поискать, первая красавица у нас… Что случилось? А? Машка? – допытывалась подруга, присев рядом и теребя ее за плечо.

– Да ничего! – давясь рыданиями, всхлипывая и размазывая слезы приподняла голову она, – Спасибо мол, устал, мол… до завтра… ааааа… снова взвыла Лопатина, будто прорвав плотину чувств, которую пыталась сдержать, идя по коридору.

– Так это… что, получается у вас ничего не было, разбежались, стало быть? – осторожно поинтересовалась дрожащим голосом Оксана, закусив губу и поглядывая куда-то в окно.

Маша промычала из-под подушки что-то нечленораздельное, что можно было понять и как нет, и как да. Но ее подруге, судя по всему, очень хотелось понять это как – «да».

Оксана встрепенулась, на лице появилось хищное выражение, суетливо вскочив, она бросилась к шкафу. Продолжая скороговоркой комментировать взаимоотношения подруги с новым парнем:

– Хлопчик-то явно на голову слабый! Дурень дурнем, от такой дивчины отказаться, первейшим надо быть дурнем! Да… Стало быть вот оно как… Дурашка какой… Ну ты, Машаня, не горюй! Он тебе надо!? Скоро Максим твой вернется из своей Рязани…

Смена интонации, которая произошла в голосе подруги, а еще больше упоминание Максима Щеглова, которое Маше было, отчего-то страшно неприятно, заставило девушку поднять голову. Всхлипывая и шмыгая носом, она смотрела, как Оксана суетится перед шкафом.

Девушка ловко скинула через голову ночную рубашку, оставшись совсем нагишом. Сложена она была очень гармонично, среднего роста, но немного полновата, на взгляд Маши. Девушка действительна была в теле. Пышная грудь с задорно задранными вверх крупными сосками посреди больших темных кругов. Эх, не одного парня с курса сводила с ума эта грудь. Оксана как раз обхватила, груди обеими руками, сжала их, немного подняла и отпустила, отчего они закачались из стороны в сторону. Сама девушка еще и повернулась, немного не спуская со своего отражения в зеркале глаз и довольно улыбнулась. Упругий, не очень большой зад, небольшой хохолок четных волос внизу живота, четкая, высокая талия. Красотка, что и говорить, но иная, в отличии от Маши, своей южнославянской красотой. Разрумянившаяся, она схватила было колготки, но отбросила их в глубь шкафа и стала стягивать с плечиков халат.

– Ты чего это? – все еще всхлипывая, спросила Маша, чувствуя, как где-то в глубине рождается тревога и неприязнь к подруге.

– А чего? – задорно ответила Оксана, набросив на голое тело халат, – он, конечно, дурак, но не пропадать же добру! Раз у тебя с ним не срослось, я им займусь. У меня, честно тебе, Машка, скажу, при мысли о нем все зудит!

Она бесстыже расставила ноги и прижала ладошку к промежности накрыв лобок, покрытый черными волосами, привалилась к шкафу плечом и демонстративно закатила глаза.

Маше все это казалось каким-то сном, она села на кровать, скрипнув пружинами, и негромко сказала:

– Он же устал! Спать хочет!

Подруга посмотрела на нее с жалостью, как смотрят на глупых малых детей и душевнобольных:

– Ты серьезно? Да, Машка… Ничего! Сейчас устал, а через минуту встал! И звонко рассмеялась.

Мгновение Лопатина пыталась вникнуть в слова Оксаны, повторяя тихо ее фразу, а потом вдруг отчетливо представила, что именно имела она в виду, говоря «встал», и очень красочно промелькнуло перед глазами, как подруга добивается, чтобы он… встал! Что она делает с ее мужчиной!

Машу захлестнула вдруг дикая злость на весь мир и прежде всего на Оксанку. Она вскочила, глаза моментально высохли, подлетев к двери, она уперлась в нее спиной, развернувшись к соседке с перекошенным злобой и ревностью лицом.

– Ага! Щас! Хрена тебе лысого! – выкрикнула она, сжав кулаки.

Оксана оторопело застыла с приоткрытым ртом, испугано смотря на отличницу, комсорга курса Машку Лопатину, которая неожиданно превратилась в злобную фурию. Задыхаясь от гнева, Маша извернулась, распахнула дверь и вылетела в коридор. Быстро пошла, почти побежала в сторону комнаты аспирантов.

Оксана ошарашено привалилась к шкафу, открыв рот, не в силах вымолвить слово. Потом тряхнула головой и крикнула в открытую дверь:

– Это не он, Машка, ебанутый, это ты – припизднутая! Оба вы, блядь, ебанутые!

Чем дальше оказывалась их комната, и чем ближе аспирантская, тем более замедлялся Машин шаг. Лицо продолжало гореть, где-то у горла стоял по-прежнему ком, на смену неистовой решимости вновь пришла робость. Но стоило только представить, как сильные, руки Кудашева сжимают в объятиях подругу, его красивые, длинные пальцы ласкают Оксанкину грудь, так решимость вернулась. Она чуть замешкалась у двери, но потом толкнула створку и вошла. Толкнула не так резко, как дверь своей спальни, а потихоньку, желая только одного, чтобы не было в ночной тишине противного скрипа петель отворяемой двери. В комнате было темно. И только немного черноту летней ночи за окном разгоняли стоявшие через дорогу фонари. Не сводя глаз с одной из коек, в которой была видна лежащая фигура, девушка принялась расстегивать платье. Проклятые пальцы, чтоб их, никак не могли справиться с пуговицами, потом платье упало к ногам. И Маша, сама не понимая отчего, стала медленно складывать его, а потом повесила на спинку стула. Еще труднее оказалось справиться с застежками, импортного, польского бюстгальтера, но и он оказался на том же стуле, поверх платья. Чувствуя, что лицо пылает, девушка смущенно прикрыла руками грудь и опять в нерешительности замерла. Все что было до этого, с Максимом, казалось каким-то не серьезным и давно позабытым, сейчас, именно сейчас, это должно произойти по-настоящему.