Юрий Слобода - Дорогами совдепии

Андрей шлялся по городу, прошёлся по улице Сумской. Где рыдала Зеркальная струя слезой девственницы, встретил Шуру Тараканову. Первокурсница, как княжна, деликатно лизала мороженое. Поболтали. Поцеловались на скорую руку. Поцедили портвейна, поплевались семечками. И расстались.

Выдохнуло лето последнюю грусть. Лопнули её губы черешнями. Подвязало она золотую косу чёрной лентой и ушла, не попрощавшись. Снова, Молодой апрель, подшофе, под руку поведёт весну-распутницу. Окликнешь, – обернётся, узнает. А сказать нечего друг другу… Так уходит юность.

– Прощай, – шепнут глаза.

– Пока.

Но снова ждёшь.

А потом, заехал Андрей к бабушке, в район Основы. Там, в прилегающих кварталах, с преимущественно одноэтажными жилыми домиками, расположен и её частный сектор. С маленьким яблоневым садиком и качелями из детства. Солнечный луч скользил по троллейбусному стеклу, впрыгивая в глаза. Город ещё хранил последнее тепло осени.

Бабушка Андрея, Елена Романовна, была из «бывших», не пролетарского сословия. Она закончила гимназию, а потом Смольный институт благородных девиц. По окончании института, как лучшая выпускница, получила – золотой вензель, который самолично вручал ей последний император России Николай Александрович.

Но быть образованным в то время было неприлично и опасно. Елена Романовна это сообразила и одела красную косынку.

В стране царил хаос и хозяйственный упадок, товарный голод и инфляция. Проходила волна снижения зарплаты. А театрализованные агитационные бригады, на митингах, записывали в светлое будущее сознательных.

В составе такой агитбригады, была и комсомолка-активистка Елена, пропагандируя «передовой» опыт, грамотно «критикуя» недостатки.

И, будучи в Петрограде, видела самого товарища Кирова.

Уже в зрелом возрасте, преподавала в Харьковском вузе научный коммунизм, и трактовала «Моральный кодекс строителей коммунизма» не хуже заповедей Моисея. Елена Романовна понимала, что коммунистического рая гегемону не видать, как своих ушей. А партийная элита давно проживала в этом самом эдеме.

Моральные и реальные сокровища были уже экспроприированы.

Интересно было другое. Бабушка имела уникальную способность видеть уже сформировавшиеся события в ментальном мире, которые ждали своего проявления в мире физическом. Но об этом она помалкивала.

Мозг – это не что иное, как биологическое информационное поле, подключаемое к информационному пространству общемировой сумме знаний. Человеку от природы, дано получать лишь часть данных из хранилища, но в случаях сильных стрессов происходит некое переключение, и у таких людей появляется расширенный доступ к этому информационному пространству.

А все гадалки говорят обтекаемыми фразами… сбудется – вы запомнили, растрещали всем… не сбудется – забыли…

Так вот, когда по оплошности ей принесли похоронку на мужа, она ослепла. Зрение восстановилось через несколько лет, когда родилась дочка, мать Андрея, но она получила этот «дар».

Спросил её Андрей как-то, можно ли видеть будущее?

– Каждый, так или иначе, видит его. Есть прогнозирование событий или манипуляции предсказаний. Будущее, в чистом виде, увидеть нельзя.

Закончилось лето. За ним наступила осень. А потом пришла зима, согласно статистике календаря.

И стало совсем холодно…

Мохнатые снежинки белокрылыми малютками-мошками, настойчиво бьются о стекло, ломая хрупкие крылышки. Они безрассудно летят, пытаясь пробиться к теплу, и погибают, растаяв в летаргическом сне забвения. В одинаково-хаотическом безымянном множестве всe они – снег. А каждая – единственная, прекрасная хрустальная жизнь. И уже неповторима. И судьба её – немыслимо закрученная траектория парения. Можно ли, предсказав, повторить её полeт, если существуют предсказания? А если нельзя предсказать её судьбу, можно ли отгадать судьбу другой жизни?

Встряхнула вечность застывшим временем. Заструило оно сквозь пальцы, как песок. Млечный путь проявился пылью звёздных созвездий – дорога к богу. Перевернул Создатель песочные часы. Время – деньги.

Потянулся сонный сфинкс в пустыне. Подтянул стрелку пунктуальный Биг Бэн. Ударили в литавры золотые куранты со Спасской башни. Прокукарекало первым сентябрь село Кукарекино, с хрипотцой, голосисто, на зорьке. Прополоскал горло свежим рассветом лес.

Утром жёлтенький цыплёнок просыпается для всех.

Неба чистого ребёнок, дарит нам улыбку, смех.

Облака кудахчут рядом, пёстрой радугой плетень.

И под бога зорким взглядом взял и вылупился день.

Дымили пруды. Белая луна, бултыхнув вниз, заваривалась вкрутую. Золотистый чаёк воды растекался студенистою яблочной наливкой. Непросыхающий гусак шлёпнул козырно тело в воду. Набивая зоб всякой чепухой. Брызнула мелочью рыбёшка.

Заструило небо. День был подан спелым и свежим, с зелёным сочным хрустом и запахом укропа. Туман душистым самогоном ещё дурачил ноздри. Белый купол неба поглотил его. И засияло всё. И поплыли молочные облака.

Коля Полбанко проснулся бодрый, как огурчик. Пушистый солнечный зайчик, скатившись с одеяла, заскользил по полу. На сковородке, волнуясь, оседал масляным диском блин омлета, натягивая на рыхлое тело смуглую корочку. Изумрудная зелень пускала длинные соки.

Запихиваясь сытым запахом, Коля тайно набулькал рюмочку. Поясок её девственно вздрагивал от прикосновения. Выпуклый живой хрусталик поймал и пил солнечную каплю-жемчужинку. Она моргнула зеркальцем путаны, звонко лопнула и растеклась серебристой прозрачностью до краев, защекотав ароматом, наполнив глаза аппетитом и нежной влагой. И застыла мерцая. Не дыша. Коснись – разобьёшь. Глаз уже плавал, хмелел и барахтался. Лебедем окунаясь в студёную купель-озерца. Оттаивали гусиные прожилки. Набухало пьяной вишней глазное яблоко. Напивались и алкали кровяные сосудики, присосавшись крохами артерий, дружно поглощая алкалоиды оазиса-миража… Коля резко вылил обратно содержимое. Одноразовый сеанс алкогольного спиритизма был закончен.

Со вчерашнего дня Коля вёл трезвый, удручающий образ жизни. Свежая рана души не спешила затягиваться.

Попал он туда, как кур, в ощип. Увозили его, как татя в острог, на излечение от алкогольного недуга. Родной тестюха запрягал дрындулет «ижачок» в районный центр. Мотоцикл, вывалив забулдыжную фару, по-дружески мигнул солнечной слезой. Шурин, пряча глаза, подсаживал свояка.