Михаил Матвиенко - Ноктюрн: Симфония Ночи

– Тык как сможешь идти? – спросила у меня мать.

– Да, наверное, – ответил я более или менее спокойным голосом.

Отец подошел ко мне и закинув мою левую руки себе за плечи помог мне передвигаться, поддерживая меня и передвигаясь со мной к выходу мелкими шагами. Когда мы вышли из нашей комнаты, я увидел всех соседей стремящихся к машине за едой. На меня все бросали недовольные взгляды. Несколько рабочих, прошедших около меня, презрительно плюнули мне под ноги. Мы с отцом вышли из подъезда барака и встали в очередь у машины. Полицейские с собаками стояли у дверей багажного контейнера машины, и следили за порядком. Два моих брата уже подошли к машине, и им в миску наливали вязкую похлебку. Когда они получили еду, они побежали обратно в нашу комнату. А перед нами с отцом стояло человек десять, поэтому надо было еще немного подождать, но мне уже очень сильно хотелось есть, а запах пшеничной похлебки будоражил мой голодный желудок. За нами с отцом в очереди стояла мать, и тоже смиренно держала в руке миску дожидаясь своей очереди. Рабочий который стоял перед нами держал за руку своего сына десятилетнего сына, который постоянно вертелся и кричал. И тут они обернулись и рабочий, которого звали 45 В, сказал обратившись ко мне с отцом:

– Вы одержимы Дьяволом, вся ваша семейка не верит в бога, вы грязные люди! – сказав это он засмеялся.

– Нехристи! – закричал его сын.

Другие рабочие стоявшие в очереди обернулись, услышав его слова и презрительно посмотрели на нас. Кто-то из детей стоящих впереди подобрал с земли камень и кинул в меня, попав мне в живот.

– Молись богу, нехристь! – закричал он, а после этого все люди в очереди надо мно засмеялись диким хохотом.

– Семейка грешников! – сказал кто-то из рабочих смотря на нас.

– Да им бы только грешить, а работать они не хотят, бездельники! – сказал кто-то другой.

В этот момент мне стало очень страшно, я почувствовал себя слабым и беззащитным и мне страшно захотелось убежать из этого страшного места, от этих злых людей, убежать куда-нибудь далеко-далеко, в другую страну, в другой мир.

Постепенно подошла наша очередь. Мы подошли к заднему багажнику машины, в котором стоял человек, наливавший всем еду в миски. Сначала еду налили в миску моего отца, затем я протянул свою, работник машины, сидевший в грузовом отсеке опустил поварешку в котел с едой и налил мне похлебку. Но как только похлебку налили мне в миску, кто-то стоящий сбоку сильно меня толкнул, и не удержавшись на ногах я упал на землю, разлив свою порцию еды.

– Ах, ах, ах, ха-ха, – послышался дружный смех рабочих и из детей, стоявших в очереди.

– Это бог тебя наказывает за то что ты грешник! – крикнул кто-то из очереди, и тут же все одобрительно засмеялись.

Тут кто-то крикнул моей матери, стоящей за мной:

– Грешница! Ты воспитала ребенка грешника! Вся ваша семейка грешников! – и тут же в толпе послышались одобрительные возгласы.

А полицейские стояли молча по бокам грузового отсека машины и за всем наблюдали, и казалось им не было дела до происходящего. Я поднялся на ноги, взял с пола миску и снова протянул ее рабочему наливавшему еду.

– Уходи! – закричал он, – ты пролил свою порцию, поднимай с земли если хочешь!

Но похлебка вся растеклась и перемешалась с грязью, поэтому собрать ее обратно в миску не было возможным.

– Давай проходи быстрее, не задерживай очередь! – заорал на меня полицейский.

Я вышел из очереди и стал ждать пока отец и мать получат свою порцию. Разумеется я знал что они поделятся со мной похлебкой. После того как они получили еду, мы все вместе отправились обратно в комнату, там сидели два моих брата, которые уже доели свою порцию еды и собирались пойти на улицу погулять.

– Мы на улицу, – сказал мой старший брат.

– Хорошо! – сказал отец.

Я сел на кровать. Отец и мать отлили мне в миску часть своей похлебки и я принялся есть, ложек тут не было, поэтому похлебку пили прямо из краев миски. После того как я закончил есть и немного подавил чувство голода, уставший и обессиленный, подавляемый грустью и отчаянием я лег на кровать и уснул.

Вот что значило получить два штрафных балла, я не думаю, что мне стоит объяснять, почему семь штрафных баллов было равносильно смертному приговору. Скажу лишь, что многих из тех, кто набирал много баллов забивали на улицах их же соседи по дому. Унижать и угнетать штрафников-грешников было единственным развлечением рабочих в выходные дни. Никого не мучила после этого совесть, ведь священник разрешал устраивать расправу над одержимыми дьяволом, и людям это даже нравилось. Служить богу, вот была всеобщая задача, только служа богу, и смиренно работая на Правителя можно было спастись. Всех кто служит богу, и является праведником – бог спасет, ведь бог нас любит. А тех кто отступит от правил бога – бог сурово покарает.

Рабочие дни текли тихо и размеренно. Утром люди выходили на работы, тридцать минут в течение рабочего дня давалось на обед, обедали в общих столовых, затем снова возвращались на работу, после рабочего дня людей заводили в столовую и снова кормили. После этого все отпускали домой. Приход на работу строго контролировался путем регистрации электронного кода на браслете. Поэтому не придти на работу было не возможно.

Я вместе с моими двумя братьями работал на картонной фабрике, мы делали коробки. Работа скажу я не самая тяжелая, здесь в основном работали дети, это уже позже, по наступлении восемнадцати лет, детей переводили на тяжелые отрасли производства, в цеха и на заводы. А тут проходило наше детство. Сидишь целый день у конвейера, по которому направлены картонные пласты, затем берешь эти пласты с конвейера и собираешь из них коробку, в течение каждого часа проходит контролер и забирает собранные коробки, которые ты складываешь возле себя, и ставит в рапорте норму выработки. Вокруг тебя тоже сидят дети разных возрастов и работают, никто ни с кем не разговаривает, каждый погружен в свои мысли. На серых стенах нашего цеха, всегда висят иконы и портрет Императора. С утра коротаешь время тем, что ожидаешь обеда. Как только я делал коробку и клал ее возле себя, я поднимал свой взор на иконы и молил бога о прощении моих грехов – так велел делать священник. Затем когда ко мне на конвейере подъезжали следующие картонные части коробки, я снова принимался за работу. Обычно к обеду ноги мои полностью затекали и невыносимо болели, поэтому поход в столовую воспринимался как великое облегчение. Затем после того как обед заканчивался все снова шли за свои рабочие станки. Ежесекундно со стены на нас смотрел Правитель, вернее его огромный портрет. Священник говорил, что правитель наместник бога, и тоже путем божественной силы за всеми нами наблюдает. Хоть по воскресеньям священник уверял что Правитель нас всех любит и думает о благе каждого, мне его взгляд почему-то добрым не казался, хоть я в молитвах и обращался к святому правителю, как велел священник, и молил его простить мою грешную душу, меня всегда почему то пугали его глаза, они были какими-то пустыми и в них читалось что-то вроде отвращения. Хотя тогда в детстве я еще даже не знал такого слова, но уже даже тогда, инстинктивно чувствовал в правителе что-то не доброе, хотя я и гнал от себя прочь эти мысли, поскольку считал их греховными. Ведь правитель на земле исполняет волю бога, а значит он тоже как и бог, нас всех любит, а все сомнительные мысли священник называл греховными, поэтому чтобы спасти свою душу и попасть в рай, я гнал от себя все сомнения прочь, и молил бога простить меня, за то что я осмелился сомневаться. Когда рабочий день подходил к концу, и мы должны были идти в столовую чтобы поесть, все станки выключались, и в зал заходили помощники священника – настоятели. А это значило что наступало время вечерней молитвы. Все мы выходили из-за наши рабочих станков и становились на колени. Настоятели читали молитву, а все мы должны были за ними повторять в унисон. Надо сказать что настоятели были одеты схожем образом со священником, такой же балахон черного цвета, но что их отличало, так это то что бороды у настоятелей были короче чем у священника. Молитва проходила под неустанным контролем полицейских, все мы должны были стоять на коленях, и держать спины прямо. Все те, кто сутулились во время молитвы, или допускали какие-либо посторонние движения, тут же получали удар дубинкой по спине. В молитве мы обычно благодарили бога за еду, и за то что он дает нам возможность служением искупить свои грехи. После того как молитва заканчивалась, нас вели в столовую, там кормили, а после этого отпускали домой. Вот и весь рабочий день. После такого рабочего дня, когда я приходил домой, сил ни на что не оставалось, конечно хотелось и погулять, побродить по кварталу, но как правило такая роскошь выпадала нам только в выходной день, а в будни, когда приходишь домой, то сил с трудом хватает на то чтобы добраться до кровати. Следующий день тянется точно также. Вот и вся жизнь рабочих в рабочем квартале.