Светлана Бринкер - Исток бесчеловечности

Вскоре под окном появился гость. Стукнул в стекло, старательно оттёр свои грязнющие рыбачьи сапоги за порогом, согнувшись, тихонько повесил куртку-трёхрукавку на гвоздь, присел, будто человек, и сделал вид, что задремал. Хося недовольно глянула на пришельца: воды с него уже натекло немало, пару маленьких уклеек выплеснуло из сапога под лавку. Но ничего не сказала: занята была.

Второй гость вошёл не в дверь, не в окно – влез через заслонку из подпола. Тенью скользнул в угол, затаился в ожидании. Только взгляд его чувствовался безошибочно, как острие кинжала у горла.

– Это же… Я с ним за стол не сяду! – заявил первый, привставая.

Хося погрозила ему скалкой:

– Сядешь. Сегодня ты и не с таким сядешь.

В горницу втиснулось нечто уж совершенно невобразимое, чуть не разворотив косяк, выкатило кольчатое тело, аж шагнуть некуда. Из таких, как первый гость, да и таких, как второй, лесное диво охотно заказывало ожерелья, приносящие удачу в бою. Точнее, из их желчных камней, ежели таковые в зубах застрянут. В тот вечер пришлось и ему поджать сегмент-другой, чтобы поместиться за столом вместе с остальными.

Хося вынула из печи на лопатку и ссыпала на расписное блюдо свои легендарные пряники с корицей. Глубоко в чаще злой голодный охотник опустил лук, потянул носом, произнёс вполголоса: «Сегодня, значит, день рождения…» – и помчался домой, ломая подлесок. И добыча за ним.

Стемнело, хозяйка зажгла свечи, сняла вышитое полотенце с блюда и выставила пряники на стол.

– Ешьте, дети, – разрешила Хося.

Гости принялись запихивать угощение в пасти, глотки и полости. И счастливым одобрительным мычанием благодарить хозяйку. А та, покусывая последний, кособокенький пряник, глядела во все глаза и старалась на целый год вперёд нарадоваться. Удивительно разные выросли, не ожидала! Взять хотя бы младшего: помыться не загнать его было, а теперь сутками в воде сидит, дом себе на дне оомекской трясины построил, говорят… Жаль, что не пришёл. Соседскую дочь, Леську-Хвостик, можно было позвать, девочка ему нравилась когда-то. А то ведь так и не женится, внуков не дождусь.

Лучше уж раз в году, чем совсем никогда, думала Хося, обнимая опоздавших за шеи и щупальца, вынимая припрятанные лакомства. Ясно, завтра одни помчатся рвать других на части, и, наверное, даже успешно. Сидишь потом под окошком и слышишь, как они друг друга грызут. Невесело, конечно. Вот и хочется вытащить детей за уши из повседневной свары – хоть на пряники.

Говорят, глупо отмечать день рождения старомирского дядьки. А ведь он был добрый, наивный и беззащитный, за что и пострадал. Хося считала его тоже родственником, очень жалела и старалась жить так, чтобы ему было приятно. Ну, если бы он вдруг посмотрел на неё… откуда-нибудь.

Дети дохрустели выпечкой и заботливо подобрали крошки. Тогда из тёмного угла, из глубокой тени кто-то робко заиграл на дудке. Хося заголосила тоненько грустную песню о юной рыбачке и её пропавшем женихе.

Под заунывную мелодию гости расходились по трясинам, логовам и окопам. Обсуждали ночеградские гонки механических носорогов и катуниц из Михина. Стемнело так, что ни шушуна не увидать. Над Еремайе взошла яркая звезда.

Констант Понедельник, демон-букинист из столицы, называл её Вифлеемской.

1.

Штиллер повернулся на спину, принял свою любимую сновидческую позицию «счастливый мертвец». То есть сложил руки на груди, улыбнулся и поджал пальцы ног. Он подозревал, что покойники тоже так поступают, но не мог объяснить почему. Это казалось таким естественным делом!

Жизнь была, пожалуй, даже чудесна.

Он заплатил хозяевам «Слепой Рыбы» за комнату на три месяца вперед. Съел целиком чёрную курицу на вертеле – ночеградский деликатес, только обеспеченный человек мог его себе позволить. А также послал старой тётке Агниссе пятьдесят плотвичек. Пусть не гундит, что ключник – не ремесло.

И ещё нашёл в «Михинском листке» объявление о сдаче внаём лавки подходящего размера. Над этим стоило подумать. Завтра. Завтра он мог спать хоть до полудня. А потом – подумать. В конце концов, от столицы до Михина шушуном докинуть.

Нечто загадочное внутри Штиллера назойливо упрашивало остаться в столице. Рен согласился принять во внимание сколько-нибудь логичные аргументы. Загадочное заткнулось.

Грызущую тревогу, что всё идёт подозрительно прекрасно, ключник постарался подавить в зародыше. Мамина школа, подумал он, и беспокойно перевернулся на бок. Мама научила маленького Рена «закону сохранения удачи». Смысл его таков: если повезло в одном деле – обязательно проиграешь в другом. Получил прибыль – жди убытков. И наоборот. Мамуля по-детски радовалась неприятностям – вестникам грядущих побед.

Чем хуже шли их дела (семья катастрофически обеднела, затем последовал ряд профессиональных неудач, в результате которых отца пришлось держать взаперти), тем веселее и спокойнее выглядела эта удивительная женщина. Уверенность, что теперь-то сыну не угрожает ни ветрянка, ни понос, ни заикательное проклятье, делало её по-настоящему счастливой. И действительно, Рен оставался здоров. Послушен. Прилежен. Не это ли главное?..

Зато, когда они внезапно получили королевскую пенсию, мама от беспокойства потеряла сон.

Чтобы выбросить из головы то, что случилось дальше, Штиллер резко перевернулся на другой бок. И подумал: «Сейчас наш дивный мир проглотит пробегающий мимо мироглот. Мироглотус вульгарис. Нет, не так. Небольшой такой мироглотик. С ушками. Неудобно ему будет аж до лёгкого несварения желудка. И большие товарищи будут глядеть с укоризной, как он, обжора, мается…

Хватит. Паранойя разрешена только при исполнении заказов… Пара-нойя! Слово-то какое. Откуда оно мне известно, хотелось бы знать?»

Сквозь раскрытое окно не доносилось ни звука, даже назойливый ветер умолк. Яблоня у дома напротив застыла, воздев ветви, словно для приветствия. Штиллер с удовольствием погружался в тёплую волну молока меж кисельных берегов…

– Барч! – произнёс высокий требовательный женский голос у него в комнате. – Выходи! Пора!

Штиллер зажмурился и выговорил с невыразимой печалью:

– Вы, несомненно, ошиблись комнатой, уважаемая. Здесь есть только Рен Штиллер и ещё некий Финн… э-э, не так важно. Барча тут нет. И сегодня вечером уже не будет. Потому что я спать хочу, а кровать тут только одна. Доброй ночи!

Наступила тишина. Потом раздался короткий, знакомый смешок. Усталость пропала бесследно, точно став добычей опытного карманника. Штиллер открыл глаза, сел и обернулся к окну.

Там стояла принцесса.

Не узнать её было невозможно. Девушка обладала странной красотой, которую старомирские предки называли «северной». Таких охотно брали в рабство, использовали в качестве дурного примера для подрастающих дочерей, кроме того, в давние времена чаще других при большом стечении народа жгли на кострах.