Владимир Корешков - Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая

Мне четырнадцать, сижу за партой, за соседней партой сидит она – Агнесса, девушка о которой я думаю днем и ночью. Мелкие черты красивого лица как будто набросанные талантливым художником карандашом на мольберте, русые волосы, собранные в толстенную косу, длинная шея, возле правого уха на шее небольшая родинка, в розовых мочках ушей маленькие сережки с фианитами в виде сердечка, на щеках румянец. Она склонилась над тетрадью и прилежно пишет сочинение, смешно морща носик и шевеля губами. Вдруг она останавливается в задумчивости, грызет ручку, видимо, не зная, как продолжить.

Моя тетрадь девственно чиста, я пока не написал ни строчки, я как безумный продолжаю безотрывно смотреть на нее, на ее курносую упругую грудь, на ее смуглые оголенные ноги, переплетенные под партой в хитрый узел. Я так возбужден, что ничего не соображаю. Агнесса, видимо, почувствовав на себе взгляд, оборачивается и окидывает меня зелеными насмешливыми глазами. Я сразу же утыкаюсь в свою тетрадь, делаю вид, что пишу сочинение. Когда она отворачивается, продолжаю украдкой следить за ней.

Звонок означает конец урока. Фрау Менге собирает тетради. Моя по-прежнему пуста – ни строчки, ни буковки, а ведь тема серьезная: «Как я люблю Рейх». Прибежав из школы одуревший, одурманенный, весь млея от сумасшедшего желания, забираюсь под душ, чтобы хоть как-нибудь прийти в себя, смыть это наваждение. Но душ не помогает, а наоборот, капли, с силой бьющие по телу, еще сильнее заводят, я не в силах больше сдерживаться, трогаю себя там, не переставая ни на секунду думать об Агнессе…

Стоп! Хватит! Я выныриваю из чужих воспоминаний. Черт побери, Штефан Дорн, что за хрень! Может, мне кто-нибудь объяснит, как мне, Яру Ковалеффу, может помочь в борьбе с Рейхом твое онанирование. Как и какой рукой ты это делаешь – мне совершенно не интересно. Так, немножко надо отдохнуть и продолжим.

За чужими воспоминаниями прошел почти весь день с перерывом на обед полдник и ужин. Шаг за шагом ныряя то в детство, то в отрочество, то в юность, а затем и во взрослую жизнь доселе мне незнакомого человека, который иногда, на некоторое время будет становиться моим вторым я, не удалось не только научиться моментально переключаться со своих воспоминаний на чужие и обратно, но и узнать, что Штефан Дорн после трагической смерти мамы переехал к своей одинокой бабушке, которая сыграла в его воспитании огромную роль. Привила ему любовь к книгам и к точным наукам. На колледж у старушки средств не было, поэтому Штефану пришлось заканчивать профтехучилище по профессии ремонтник космических шаттлов, после окончания техникума он устроился на лунную базу «Депо сортировочное».

Поскольку он был специалистом широкого профиля, его ценили за золотые руки, платили хорошо, ему разрешалось в свободное время подрабатывать на других станциях. Заботу бабушки о нем Штефан никогда не забывал, поэтому отсылал ей половину своего жалованья. По характеру был довольно суховат, друзей не имел и не старался заводить, что для моей дальнейшей деятельности было не так уж плохо.

Девушки у него тоже не было – в юности обжегся. Его девушка Агнесса, которую он так долго добивался, которую всерьез любил и боготворил, возведя ее на пьедестал в ранг богини, его Агнесса, которая подарила ему незабываемую радость первого, неумелого еще, но от этого не менее прекрасного таинства секса, предала, загуляв с его лучшим другом, просто так, из интереса, из женского любопытства.

Вам это ничего не напоминает? А мне так очень. Не то чтобы он после этого стал закоренелым женоненавистником, но к девушкам стал относиться крайне настороженно. Отца он больше никогда не видел, того за убийство посадили в исправительный лагерь, после этого его следы теряются. Сам Штефан Дорн судьбой отца никогда не интересовался и справок об отце не наводил. А совсем недавно умерла его бабушка. Ушла она тихо, во сне. Штефан тяжело переживал смерть такого близкого для него человека.

Вот так по кусочкам, шаг за шагом у меня сложилась мозаика чужой жизни. Осталось только узнать, как он погиб. Было уже совсем поздно. Мой мозг гудел от перенапряжения. Завтра мне надо будет попасть на звездолет контрабандистов, о чем мне напомнил недавно заходивший старший санитар Петер Холечек. Приняв перед сном душ, я с удовольствием погрузился в сон, давая своей голове заслуженный отдых.

Утром, спозаранок Холечек, как всегда особо не церемонясь, самым бессовестным образом распихал меня, без какого-либо пиетета, зверски вырывая из сладкого царства Морфея – это уже стало некой традицией, прямо варвар какой-то.

– Вот, одевайтесь, – Холечек бросил на мою кровать синий потрепанный комбинезон ремонтника с бейджиком на груди, на котором аккуратными черными буквами была выведена фамилия Дорн.

Вроде чистый, ну и за это спасибо.

– Скажите, Петер, как погиб Штефан Дорн? – задал я мучивший меня вопрос, натягивая комбинезон.

– Зачем вам это?

– Да так, я знаю всю жизнь человека со всеми ее интимными подробностями, но не знаю, как она оборвалась.

– Да в общем-то погиб он по глупости, очень ответственный парень был. Грузил контрабандный товар на звездолет, отбывающий на Олерон, кран-манипулятор с грузом подвис, он не стал дожидаться ремонтной бригады, полез сам исправлять, но груз оборвался и подмял его под себя. Нельзя было вот так одному, без страховки. Хороший он парень был, рукастый, безотказный и считал войну с Олероном несправедливой, – с грустью сказал Холечек.

– Скажите, Петер, я, честное слово, не понимаю, ну какой толк было менять идентификационный чип и вообще всю эту бодягу с чужой памятью затевать, если Штефан Дорн мертв. И его нет в рейховском реестре живых?

– Вот тут вы ошибаетесь, Штефан Дорн по-прежнему числится в реестре живых, на его персональный код в банк ежемесячно приходит получка, аванс, премиальные.

Увидев мой недоуменно-вопросительный взгляд, пояснил:

– Все очень просто: сопротивлению нужны идентификационные чипы погибших людей, они используются для различных целей, в том числе и чтобы помогать скрываться от гестапо разным людям. Нам удалось скрыть гибель Дорна от властей, тело мы похоронили, а его чип время от времени считывается таможенными аппаратами лунных баз. По реестру он проходит как работающий на всех восьми лунных базах Рейха, очень удобно: если кто-то вдруг заинтересуется, всегда можно сослаться, что он по долгу службы в данный момент находится на какой-то другой лунной базе. Тем более он недавно продлил контракт на два года.

– Ну и как эта шняга прокатывает? Вы же сами говорили, что гестапо здесь за всеми ведет слежку.

– Я говорил, если помните, за вновь прибывшими. Дорн давно здесь работает, каких-либо правонарушений не совершал, ни в чем аморальном или крамольном замечен не был, и, если у гестапо и были какие-либо вопросы к нему, они давно получили на них исчерпывающие ответы. Кроме того, чтобы попасть сюда на работу, он уже прошел всестороннюю проверку. Можно сказать, был насквозь просвечен. Так что гестапо потеряло к нему какой-либо интерес. А что касается остального, в смысле, как это прокатывает, что мертвый человек до сих пор считается живым, здесь уже чисто техническая сторона дела. Ну вы готовы? – нетерпеливо спросил он.