Владимир Корешков - Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая

– Ну-с, молодой человек, приступим. Ложитесь на стол, – жизнерадостно сказал Пекстис, пока медсестра помогала натягивать ему перчатки. – Не волнуйтесь – все будет прекрасненько.

Я поежился. Стол был холодный, моему теплому телу, еще до конца не отошедшему ото сна, чувствовать холодную клеенку операционного стола голой спиной было вдвойне неприятно. Сестра-«голубушка» деловито поднесла маску к моему лицу – и все. Я отключился.

Яркий свет мешал, резал глаза. Рука возле запястья саднила. Где я? Кто я? Соображалось как-то медленно, мысли ворочались в голове словно чугунные. Я – Яр Ковалефф. А что я здесь делаю? Ах да – операция, но если я помню, что я – Яр Ковалефф, что же получается – операция не удалась?

– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – услышал я голос профессора Пекстиса.

– Все хорошо, док, – ответил я.

– Ну смелее, приходите в себя.

Мысли в башке задвигались быстрее, я стал очухиваться. Осмотревшись, я понял, что нахожусь на койке в своей палате, рядом напротив в кресле сидел профессор и улыбался.

– Док, как все прошло?

– Все хорошо, – ответил он. – Как вы себя чувствуете? – еще раз поинтересовался он.

– Рука болит, – пожаловался я.

– Ну это быстро пройдет, чип с новыми личными данными мы вам поменяли.

Я взглянул на свою руку – за маленьким розовым шрамом во мне скрывалась частица умершего человека, его уже не было на свете, а часть его, которая присутствовала с ним почти от рождения до самой смерти, теперь находится во мне… Ощущение крайне неприятное.

– А почему я до сих пор знаю, что я – Яр Ковалефф?

– Так и должно быть.

– Вы что, его память в меня не слили?

– Да нет, все сделали как надо, – сказал он, вставая и подходя ко мне. – Видите ли, молодой человек, если вы все время будете чувствовать присутствие в себе другой личности, то это грозит серьезным расстройством для вашей психики. Поэтому сейчас воспоминания другого человека находятся у вас в мозгу в правом полушарии дольной части, в отдельном, так сказать, месте. Как бы вам проще и доступнее объяснить, не вдаваясь в медицинские термины, чтобы вас не путать.

– Попробуйте, пожалуйста.

– Воспоминания другого человека находятся у вас в голове, как книга на полке в вашей личной библиотеке, которую вы всегда беспрепятственно можете достать с полки и прочитать в любую минуту, а затем опять поставить книгу на полку до нужных времен. Единственно, конечно, этому надо научиться и к этому надо привыкнуть, чтобы делать это в нужные и сложные моменты для вас.

– И я на время становлюсь другим человеком?

– Не совсем так просто. В те моменты, когда вам нужно, память другого человека всплывет у вас в мозгу и будет идти параллельно вашим воспоминаниям, ну и несколько доминировать. Поэтому, даже если вас подвергнут гипнозу допрашивающие вас люди, никакой другой информации, кроме как ваших ложных воспоминаний, от вас не добьются.

– Ну и как это делается, в смысле, как переключается этот переключатель? Извините уж за тавтологию.

– Ну в общем-то достаточно просто. Закройте глаза, молодой человек, успокойтесь, включите в своем сознании что-то типа метронома или маятника, досчитайте до двадцати пяти, на последней цифре обратите свой внутренней взор к вашей правой части мозга – области за ухом —и произнесите кодовое слово «сольфеджио».

Сработало. Лето, речка, мне шесть лет. Несмотря на то, что очень тепло, я почти посинел от холода, тело покрылось гусиной кожей, но из воды вылезать не хочется, хоть и трясет.

– Штефан, пора выходить, ну накупался уже – хватит.

Слышу мамин голос, оборачиваюсь – светловолосая женщина в летнем красном сарафане стоит на берегу реки, улыбаясь машет мне рукой.

– Мам, ну еще чуть-чуть, ну пожалуйста.

– Я сказала все, хватит, иначе папе расскажу.

Я нехотя вылезаю из воды. Знаю, с папой лучше не спорить, уж больно он крут. Мама достает большое махровое полотенце и начинает досуха вытирать меня. Немножко больно, но очень приятно. Начинаю согреваться. Я заворачиваюсь в полотенце целиком, очень хочется есть. Мама уже шарит по своей сумке, достает оттуда бутерброд с сыром и помидор. Кусаю бутерброд, пережевываю вязкий острый сыр с белым хлебом, вдогонку кусаю ароматный сочный помидор, брызги от которого летят во все стороны. Вкусно! Но вдруг становится до слез очень грустно и больно – знаю, что это последний день, когда вижу маму живой. Вечером отец придет домой пьяным, злым – он потерял работу. Обвинит во всем нас с мамой, что это мы ему сломали жизнь, начнет приставать ко мне, тыча в лицо пальцем, дыша на меня перегаром.

– Когда ты вырастешь и пойдешь работать? Сколько я вас с твоей матерью кормить буду?

Мне страшно, я описался. Жидкость из моего мочевого пузыря теплым ручейком стекает по ногам и образует лужицу возле моих ступней, одетых в кожаные сандалики, мне очень стыдно и становится еще страшнее. Отец гадко хохочет.

– Смотрите на него – обоссался. Нет, мужик из тебя никогда не вырастет. – И вдруг зло вскрикивает: – Что же ты, гаденыш, гадишь у меня в доме! – Беря меня за шею своей мощной рукой, второй больно бьет меня по щеке. – Я заставлю тебя убрать за собой.

Я реву громко, навзрыд.

– А ну заткнись!

Отец замахивается, чтобы еще раз ударить меня.

– Иштван, что ты делаешь? Прекрати, он же еще ребенок.

Мама изо всех сил, двумя руками отбрасывает отца от меня и становится между нами. Отец – пьяный, поэтому не удержался на ногах, упал.

– Ах ты сучка! – сказал он, вставая, и навис над нами.

Только сейчас я понимаю, мама, всегда казавшаяся мне высокой, совсем маленькая. Он бьет маму. Мама падает, но продолжает прикрывать меня своим хрупким телом.

– Иштван, опомнись, прекрати. Что ты делаешь? – шепчет она, вздрагивая от каждого удара.

Отец с остервенением, с какой-то нечеловеческой злостью продолжает наносить удары один за другим. Мама прекращает сопротивляться, только шепчет:

– Не надо, Иштван, пожалуйста, не надо.

Отец не унимается. Мама затихает, распластавшись, накрыв меня. Я чувствую, как ее тело больше не сжимается от ударов отца. Он еще пару раз бьет ее ногой.

– Ну вот будешь, сучка, знать, как мне перечить.

Отец вытирает разбитые в кровь костяшки рук белым кухонным полотенцем, оставляя на нем кровавые разводы, бросает его на пол, открывает холодильник, достает оттуда бутылку паленки.

С грохотом распахивается входная дверь, на пороге полиция – это соседи, услышав шум, вызвали их. Они с трудом скручивают отца, кладут его лицом на пол, надевают на него наручники. Девушка полицейская с убранными назад в черный хвост волосами, склоняется над телом матери.

– База, база! – кричит она. – Это группа шесть. Срочно скорую, слышите? Срочно! – Девушка полицейская замечает меня: – Как ты, мальчик, болит что-нибудь? – спрашивает она меня, одновременно ощупывая.