Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая

Ниже, на нешироком, свободной от камней и растительности парапете на все согласным, потерявшим уже последние остатки всякого живого интереса к высоте и сложившимся неблагоприятным обстоятельствам, несколько флегматичным аксакалом восседал Лис. В него, если тщательно прицелиться, можно было отсюда попасть камешком. Мягкий ветерок овевал ему чело, ерошил густую шерсть на ушах и загривке и не содержал, по-видимому, в себе никаких новых запахов. Он с ленцой осматривал развернувшуюся перед его взором крупномасштабную панораму обрывистых мрачных кряжей, интересуясь по большей части чем-то непосредственно под собой и под отвесом парапета, и только изредка, когда совсем уж начинали донимать сыпавшиеся сверху песок с мелким камнем, выворачивал шею, приоткрывая пасть и показывая красный язык, бросая на Гонгору рассеянно-одобрительные взгляды. Лис никуда не торопился. Бестолочь, подумал Гонгора. Вот останешься тут без еды и воды…

Он прикинул расстояние сверху и в обход неприступного участка. Получалось что-то неимоверно длинное и запутанное. Перед глазами прошло затуманенное вечерней дымкой видение уютной полусферы палатки, мирно потрескивающего костерка и посапывающего возле него Улисса. Гонгора видение это суеверно прогнал и, не суетясь, двинулся в обход. Пальцев он уже почти не чувствовал. Так, сказал он себе. Здесь стоп и надо подумать.

Этот день нельзя было назвать удачным. В неудачный день следовало с особой предосторожностью переходить проезжую часть или даже вовсе сидеть дома и пить чай. Так учила теория биоритмов или еще чего-то, он не помнил. Это ведь подумать только: четырнадцать крепких, трудолюбиво обработанных стрел, каждая, как маленький шедевр. То одного нет, то другого, то утки есть – инструмент оставил. То все вроде взял уже и попал даже вроде – невозможно найти. Стрел было жалко. Ведь что надлежало выполнить в первую очередь? Взять книжку (она была бы старой, умной и хорошо написанной). Разжечь огонь, поставить чай (чай следует пить смакуя, с вареньем из виктории, можно из абрикосов, но лучше из виктории) – и молоко, без свежего молока не обойтись, как хотите, без молока я пить не могу и не пил никогда, оно нейтрализует там что-то, – расположить охапку сухих толстых дров в пределах непосредственной досягаемости, чтоб каждый раз не бегать, подтащить мягкое кресло поближе к камину и задремать под звуки старинных флейт. Я очень люблю камин. Никто не может любить камин так, как это делаю я. Камин со знанием дела сложен из желтого кирпича, своими руками сложен, хотя говорят, из желтого нельзя. Как же нельзя, если он за короткое время из дачи может сделать баню. То, что ногой сюда лезть противопоказано, он чувствовал своей прославленной интуицией. Конечно, это вовсе не означало, что стоило лезть рядом – и тогда весь вес тела на руки. Он подумал, что трещинка сегодня попалась на редкость нехорошая. Трещинка не скрывала, что ненадежна. Теперь движения должны быть экономичными и единственно возможными. Никогда не сдавайся , произнес он про себя, передразнивая многочисленных экспертов и знатоков по вопросам как устраивать жизненные дела. Об этом легко было говорить, стоя внизу и приложив козырьком руку к глазам. Больше скромности. Больше самоиронии. Чтобы. Я. Еще. Раз. Вот здесь спокойно… Сучий день… С ума можно сойти. Снизу требовательно рявкнул Улисс. Камушки достали. Иду, мой хороший, иду, добраться бы только. Нам бы только это всё пережить да до утра продержаться…

Весь ужас состоял в том, что здесь открывался точно такой же пустой участок, с которым Гонгора уже разминулся и с которого едва не сорвался. Гонгора не выдержал, закрыл глаза.

В нескольких метрах дальше выступающий камень изображал резкий профиль какого-то угрюмого зверя. Хищную птицу это тоже напоминало. Воющего на луну лысого пса. Ему, в общем-то, было наплевать, сейчас Гонгоре было не до подробностей, он бы дорого дал, чтобы только удалось до него добраться. Дорога за ним делалась как будто много проще, но его опыту не соответствовал отвесный участок перед ним. Новый шаг, новое движение, успешная попытка снова остаться живым и глубокий вздох, словно инструментом высшей арбитражной комиссии немедленно отмечался тоненьким металлическим звоночком, он даже помогал ему. Его старый именной нож, рука судьбы на нем. Сейчас хотелось только одного, держать глаза закрытыми, ничего не слышать и не бороться больше за право делать новые ошибки, проигрывать и наносить ответные удары. Он был глубоко уверен сейчас, что, если уйдет отсюда живым, никогда не допустит больше ни одной ошибки. Он очень уcтал.

Мягкое предохранительное кольцо на тяжелой текстолитовой рукояти на всякий случай удерживало нож в тисненой потертой коже старых ножен, стальное колечко на голой резной голове слепого грифа то и дело тонюсенько позвякивало, каждый раз соприкасаясь с металлическим содержанием ребристого грубого ухвата. Гонгора сделал шаг, перенес центр тяжести, бросил взгляд выше, попробовал стену пальцами, взялся покрепче, уже не таясь, он представил себе по самую рукоятку вбитый топором в трещину нож, как он пропускает через сварное кольцо узорчатый трос. Поздно, подумал он. Спускаться вниз без ножа очень не хотелось.

Гонгора занес плечо, вытянул над собой руку до предела и застыл в неудобном положении, напрягшись всем телом, полубессознательно ожидал, что камни под ним не выдержат и пойдут из гнезд. Нужно было убираться с них немедленно, но он не мог взяться за щель дальше, ноздреватую, с удобными для захвата гранями. «Пес» с плоским широким черепом висел уже совсем неподалеку. Там торчал уже даже не «пес», а скорее рог, могучий каменный рог, неровно обрубленный ударом каменной ладони. Гонгора очень медленно вернул локоть, прижал руку к стенке, осмотрелся в задумчивости и побарабанил пальцами по шершавой плоскости. Серая, сырая, мелкая, с порыжелым вкраплением пыль покрывала собой всю внешнюю область руки, собираясь в проймах, в прилегающих к косточкам неровностях, сворачиваясь всюду микроскопическими елочками ближе к запястью, где лоснились от влаги вздутые бугорки и вены с четко отмытой по сторонам в углубления черной пыльцой. Если пальцы трясутся, вспомнилось ему, держи их в карманах. В нем орали не своими голосами все чувства, требуя сваливать отсюда, не важно куда, только подальше и как можно скорее, но он не двигался, лишь парализовано прикидывал в голове пройденное. Возвращаться отсюда поздно, дважды такой фокус не получится, и не дотянуться. Прыгнуть разве что. Рядом же. Положиться на везенье и прыгнуть. Вот так. Вот так люди в горах и разбиваются, подумал он. Где-то под сердцем волоком разливалось омерзительное дыхание ледяного вакуума. Рассказать только потом некому. Когда в горах приходят мысли о прыжках со стены на стену – значит все, человек уже выдохся. Допрыгался. Вверх дороги тоже теперь видно не было. Может быть, со страховкой и со свежими силами, и не сейчас, на это сейчас у него не оставалось сил. Гонгора чувствовал, что тут камням не удержать его. Он не знал, на что решиться, где то единственно верное движение и есть ли оно здесь, он не знал, что здесь верно, a от чего опытный человек бы воздержался, он вообще не видел тут верного решения. Этот уступ стал его ловушкой. Все, одернул он себя, раньше надо было причитать. Кое-какие силы еще оставались, раз он еще не сорвался. Гонгора устал висеть тут, он хотел жить, он в любом случае не думал умирать вот так, шагнув вниз, как в затянувшемся кошмаре, такие вещи хорошо наблюдать, утопая в мягком кресле, у огня, имея пульт дистанционного управления на расстоянии вытянутой руки. Ведь мог бы жить, снова сказал он себе. Надо же было догадаться. Тут одному не пройти, нет, надо тащиться сюда с Лисом. Шли бы и шли бы себе, горя не знали. Жевали бы листья. Обязательно нужно сократить… Тише, пипа, сказал ему бес противоречия, тише, нельзя же все предусмотреть.