Егор Nебо - Маяки

С «рыжими» всё по-другому. Мне мерещится, что это связано с детством. Как-то в детстве рыжих выделяли отдельно от остальных.

Девушка, которая застыла на пороге нашего магазина, была именно «рыжей».

Девушку звали Дашей, фамилия ей была Веснина, девушка закончила Политехническую академию в том же году, что и я, и 15 лет назад я был в эту девушку безумно влюблён.

Влюблён – это когда кто-то приделывает тебе сзади крылья, и ты умеешь и можешь всё. И никого и ничего не боишься, и становишься больше, значительнее, умнее и сильнее, нежнее и энергичнее, стройнее, остроумнее и ещё чёрти сколько «какее».

Медики говорят о какой-то биохимии мозга и гормональном выбросе, мистики говорят, что это очень скоро пройдёт, я не верю ни первым, ни вторым. Я просто знаю, что это и есть то затёртое, из школьных записок, слово «любовь». Сколько уже это слово пели на все лады, вплетали в стихи, строили вокруг этого слова романы, повести и эпосы, опошляли и совали неуместно, чтобы заткнуть какие-то щели, кого-то купить или продать, над этим словом смеялись, за это слово горели на кострах, этому слову выкалывали глаза и вырывали ноздри, но нет, смотри ты. Сменяются поколения, а слово остаётся, вся грязь с него сползает сама собой, и ничего, снова и снова его используют и вкладывают в это слово что-то огромное.

У Хемингуэя это – «а земля плыла?», у Веллера это – письмо «чуча-муча, пегий ослик», у Розенбаума это – «и голос хрипел, и не попадал в мотив», для меня это – «летать». Для меня это – письмо*, которое я однажды написал Даше, но так ей никогда и не отправил.

Так вот, я не верю ни врачам, ни мистикам хотя бы потому, что она стояла здесь в дверях книжного, а у меня ничего не прошло. Хотя бы потому, что после Весниной у меня был с десяток девушек, одно время даже была жена, но ничего подобного я не переживал даже близко.

Хотя бы потому, что, если однажды посчастливилось где-то внутри прожить это слово «любовь», все остальные отношения кажутся блёклыми и ненужными, финансово обоснованными и обоюдовыгодными.

Я понимаю в этом месте «тяжёлых» – тех, которые запускаются по вене, наркоманов – когда они говорят о серости и ненужности дней без наркотиков.

Точно также любые отношения очень мало нужны, если ты знаешь, как было по-настоящему.

И да, после Весниной я понял: я вовсе не хочу, чтобы меня любил кто-то.

Я хочу переживать это сам.

– Добрый день, – сказала Веснина. – Я могу увидеть Змитера Димитрова?

Я смотрел на Дашу, продавцы смотрели на меня. Потому что может или не может человек видеть Димитрова, знал только я, директор магазина. Я глупо посмотрел на подчинённых, потом немного пришел в себя и снова повернулся к Весниной. Она никуда не пропала.

– Можете, – сказал я. – Только не сейчас.

Веснина меня не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Хотя за пятнадцать лет я наверняка изменился. В институте я весил шестьдесят килограмм, сейчас – сто. Ряха, фигура, щетина, манера одеваться и говорить – всё это сильно поменялось за пятнадцать лет. Ещё на лице у меня был теперь ожог после одного неудачного эксперимента. Запросто могла и не узнать.

– А когда? – спросила Даша.

– Вы знаете, – я уже вполне владел собой, – это не такой простой вопрос. Обещал он через полчаса. Но я бы не доверял.

– Интересно. Мне он обещал прямо вот сейчас. Хорошо, я ему сама позвоню.

Веснина достала телефон и вышла на уже выстывшую декабрьскую улицу.

Дверь за ней закрылась.

Или узнала? Сердце, после того как увидело Веснину, стучалось ко мне из груди и напоминало: смотри, Саша. У тебя есть, есть сердце. Я повернулся к продавцам и стал вспоминать, о чём мы говорили:

– На чём мы там…

– На графике.

– Да, – я задумался. – Итак, меня, в целом, мало интересует, как вы будете друг друга подменять, у кого сессия, и кому каникулы. Меня интересует, чтобы кто-то был в смену с 10 до 16. И в смену с 16 до 22.

Строго говоря, меня и этот вопрос сейчас вообще нисколько не интересовал. Меня интересовало, что сейчас делает на улице Даша Веснина. Зачем она приходила? Вернётся ли? Господи, какой я идиот. Даже не выяснил, что ей нужно было от Димитрова.

Я увидел Дашу Веснину в первый раз в институте, в «поточной» аудитории. Я даже помню предмет, который нам тогда читали, я помню горбоносого маленького профессора в очках, я помню, где сидела она, а где я. Я даже помню, какой по счёту это была пара.

Я увидел её и сразу пропал. А она, повернувшись, о чем-то говорила с одногруппницей, увидела мой взгляд, взяла и подмигнула мне. Кажется, я тогда упал в обморок. Потом, кажется, я встал, поднял на руках весь первый корпус Белорусской государственной политехнической академии и сказал: смотри! Смотри, что я сейчас могу! Потом положил этот корпус, которые весит 822 тысячи тонн, на землю, сел на место и сказал себе: «Она будет моя».

Потом я каждую неделю с нетерпением ждал этой «поточной» лекции – наши группы пересекались только на ней, только в той аудитории на втором этаже восьмого корпуса – и несмело, робко, как никогда больше после ни на одну девушку не смотрел, смотрел на Веснину. Просто любовался ею. Вот это вот «она будет моя» я уже забыл, не нужна она была мне моей, мне хватало просто смотреть, издалека, редко, ожидая этой минуты, как ожидает «тяжёлый» наркоман новой дозы.

Но также, как это бывает с наркоманами, дозу нужно было увеличивать. Я изучил расписание группы 104216, где она училась, я ходил к аудиториям, где сейчас у неё были пары, и смотрел.

Она всё видела, однажды не выдержала, подошла ко мне и сказала:

– Мой телефон 80293777893. Позвони.

И так же просто, как подошла, исчезла.

Я стоял, потрясённый, ничего, конечно же, не записал, а просто выжег паяльником эти цифры у себя на запястье.

Потом я позвонил, в полуобморочном состоянии говорил какие-то глупости, что – не помню.

Потом как-то позвонила она. И сказала:

– Будем сегодня гулять.

Мы гуляли по территории медицинского института, недалеко от которого я жил; удивительно, но я из той прогулки тоже ничего не помню, это был какой-то морок, небывальщина, чертовщина.

Потом она поехала домой, на прощание поцеловав меня в губы.

А ещё потом, я её напоил и изнасиловал.

______

* А помнишь, я просил тебя подарить мне крылья?

Ты должна помнить, обязательно должна, я всё понимаю – про десятки поклонников и сотни имён, я понимаю даже больше, чем всё, но ты должна помнить, обязательно.

Ты пообещала тогда.

Что отдашь мне свои.

Когда отрастут.

Знаешь, я не смогу их взять.

Я просто помню, как пытался неоднократно примерять чужие – не подходят.

Не знаю, в чём дело – может быть, дело в группах крови и отторжении тканей, может, в несовместимости версий, может быть, в размере, не знаю.