Айзек Азимов - Установление и Империя

Не удивительно ли, что существо, преисполненное бессильного ужаса перед всем на свете, обладает

способностью убивать по своей воле?

– Музыка и световые эффекты, – сказал Торан, – имеют глубокое эмоциональное воздействие…

– Да, эмоциональное воздействие. И очень сильное. Эмоциональные эффекты – это вроде бы

специальность Мула. Возможно, речь идет о совпадении. И притом существо, которое может убивать

внушением, полно такого страха. Что ж, Мул, предположительно, ковырялся в его сознании, так что

это объяснимо. Но, Торан, я уловила немногое из той Визи-Сонорной пьесы, что убила кронпринца.

Лишь немногое – но и этого хватило, чтобы вселить в меня то же чувство отчаяния, которое я

испытала в Своде Времени и на Хэйвене. Торан, я не могу обмануться в этом особенном ощущении.

Лицо Торана помрачнело.

– Я… я тоже его почувствовал. Я позабыл. Я никогда не думал…

– Вот тогда это впервые дошло до меня. Это было лишь смутным ощущением, интуицией, если

хочешь. Мне не на что было опереться. А потом Притчер рассказал нам о Муле и его мутации, и все

вмиг стало ясно. Всеобщее отчаяние в Своде Времени было сотворено Мулом; а отчаяние на

Неотранторе было делом рук Маньифико. Эмоция была та же. Следовательно, Мул и Маньифико

являются одной и той же личностью. Разве не красиво, Тори? Разве это не выглядит прямо как

геометрическая аксиома: две вещи, равные третьей, равны и между собой?

Бейта была близка к истерике, но огромным усилием воли овладела собой. Она продолжала:

– Открытие напугало меня до смерти. Если Маньифико и есть Мул, он может узнать мои

чувства – и подправить их для своих собственных целей. Я не осмеливалась позволить ему ощутить

их. Я избегала его. К счастью, он тоже избегал меня; он был слишком заинтересован Эблингом

Мисом. Я задумала убить Миса до того, как он сможет заговорить. Я задумала это втайне – настолько,

насколько могла – настолько, что не осмеливалась признаться в этом самой себе. Если бы я могла

убить самого Мула… Но я не могла рисковать. Он бы заметил, и все было бы потеряно.

Все чувства, казалось, иссякли в ней.

Торан сказал жестко, убежденно:

– Это невозможно. Взгляни на это несчастное существо. Он – Мул? Он даже не соображает, о

чем мы говорим.

Но когда он посмотрел в направлении, указанном собой же, Маньифико уже стоял прямо,

решительно, с пристальным, мрачно блестящим взором. В его голосе исчезли всякие следы акцента.

– Я слышу ее, мой друг. Я просто сидел тут и размышлял над тем обстоятельством, что при

всем моем уме и расчетливости я ухитрился допустить ошибку и потерять столь многое.

Торан попятился, словно опасаясь, что клоун может коснуться его или загрязнить его своим

дыханием.

Маньифико кивнул и ответил на непроизнесенный вопрос:

– Я – Мул.

Он более не казался нелепым: его стеблевидные конечности, его клювообразный нос утратили

былую комичность. Его страх исчез; он держался твердо.

Овладев ситуацией с простотой, порожденной привычкой, он сказал терпеливо:

– Усаживайтесь. Пожалуйста, если хотите, можете прилечь для удобства. Игра окончена, и я

хотел бы рассказать вам кое о чем. Это моя слабость – я люблю, чтобы люди меня понимали.

Его глаза, которыми он смотрел на Бейту, были прежними – мягкими, печальными, карими

глазами Маньифико, клоуна.

– В моем детстве, – начал он, сразу же сбившись на быструю, торопливую речь, – в сущности,

не было ничего, что я хотел бы запомнить. Возможно, вы могли бы меня понять. Моя худоба

обусловлена особенностями обмена веществ; нос мне был дан от рождения. Обычное детство было

мне недоступным. Моя мать умерла прежде, чем успела увидеть меня. Я не знаю своего отца. Я вырос

случайно, с раненым и измученным сознанием, полным жалости к себе и ненависти ко всем прочим.

Меня знали как странного ребенка. Все избегали меня – большинство из неприязни, некоторые из

страха. Происходили странные инциденты… Ладно, это неважно! У капитана Притчера, изучавшего

мое детство, было достаточно оснований для вывода о том, что я – мутант. Сам я сумел осознать это,

лишь перешагнув двадцатилетний возраст.

Торан и Бейта отрешенно слушали. Его голос волнами обрушивался на них. Они сидели прямо

на земле, а клоун – или Мул – расхаживал перед ними мелкими шажками, почти не замечая их и

обращаясь к своим скрещенным рукам.

– Полное представление о моих необычайных возможностях формировалось во мне так

медленно, такими ленивыми шагами! Я долго не мог в них поверить. Сознания отдельных людей

представляются мне циферблатами, стрелки которых указывают на преобладающее чувство. Это

звучит невразумительно, но какое объяснение я еще могу дать? Не скоро я постиг, что я могу

дотянуться до этих сознаний и поворачивать стрелки к нужной мне точке, что я могу фиксировать их

там навечно. И еще большее время ушло на понимание того, что другие этого не могут. Но вот

пришло сознание силы, а с ним – желание изменить свою прежнюю жизнь изгоя. Может быть, вы это

поймете. Может быть, вы хотя бы попытаетесь это понять. Это нелегко – быть уродом: иметь разум,

интеллект – и быть уродом. Смех и жестокость! Быть иным! Быть чужаком! Вы никогда через это не

проходили!

Маньифико взглянул на небо, покачался на пятках ног и с каменным выражением на лице

продолжал вспоминать:

– Но в конце концов я овладел своими силами и пришел к выводу, что мы с Галактикой можем

поменяться местами. Ведь это они сделали первый ход, и я терпел его двадцать два года. Но теперь

мой черед! И вам всем надо будет смириться с этим! И шансы для Галактики будут достаточно

равными. Я один! Их – триллионы!

Он помедлил, бросив быстрый взгляд на Бейту.

– Но у меня была одна слабость. Сам по себе я был ничем. Я мог набирать силу только с

помощью других. Успех приходил ко мне через посредников. Всегда! Дело обстояло именно так, как

рассказал Притчер. С помощью пирата я получил на астероиде свою первую базу для операций. С

помощью промышленника я получил первую опорную планету. С помощью других людей – вплоть до

военного диктатора Калгана – я овладел самим Калганом и получил флот. После этого наступила

очередь Установления – и тут в ход событий вмешались вы.

– Установление, – продолжал он более мягким тоном, – являлось самой трудной из

встречавшихся мне задач. Чтобы одолеть Установление, я должен был завоевать, расколоть или

сделать бесполезной весьма значительную долю его правящего класса. Я мог бы приступить к этому

наудачу – но был возможен короткий путь, и я искал его. В конце концов, если сильный человек