Юрий Нестеренко - Приговор

податься куда-нибудь…

— Куда, Дольф? К восточным варварам, которые забивают камнями,

сажают на кол и сдирают кожу? Или, может быть, к южным, которые ломают

все кости, вымачивают жертву в ледяном ручье, а потом едят заживо?

— Ты права, — вздохнул я. — Мир велик, а бежать некуда.

— Тогда не будем предаваться пустым мечтам. Тем более что Карл так

или иначе должен получить по заслугам. А я должна вернуть свое имение. И

если Рануар настолько глуп, что облик говорящего для него важнее сути

сказанного, если он не понимает, что даже маленький ребенок, играющий в

траве, может узнать то, чего не заметят десять взрослых разведчиков — ну

что ж, тогда я дойду до самого Ришарда. А если и он мне не поможет -

буду действовать сама!

В этом я не сомневался.

Впервые за последние дни я уснул без мысли о том, что с утра надо

куда-то спешить, а потому проснулся поздно, когда солнце стояло уже

довольно высоко. Единственную компанию мне составляла волчья шкура;

впрочем, усевшись на ней, я обнаружил поблизости Верного, который

подергивал ушами, отгоняя раннюю утреннюю муху, и всем своим видом

демонстрировал гордое презрение к высушенной солнцем желтой траве,

недостойной служить пищей благородному коню. Эвелины нигде не было. Не

было больше и военного лагеря — там, где он располагался накануне

вечером, теперь лишь желтела все та же трава (с моей позиции не видно

было даже пятен кострищ — чтобы их разглядеть отсюда, требовалось

подняться повыше). Войско, очевидно, снялось с места без обычных в таких

случаях сигналов горнистов — с такого расстояния я бы услышал их и

проснулся. Еще одно свидетельство, что Рануар не хочет привлекать к

своей армии лишнего внимания… Но где же Эвьет? Не могла же она

оставить меня и уйти с ними!

Я вскочил в полный рост, оглядываясь по сторонам. Девочки нигде не

было.

— Эвьет! — крикнул я, думая, насколько глупо выгляжу, если она

просто уединилась под каким-нибудь кустиком (которые кое-где поднимались

над ровной желтизной травы). Но лучше выглядеть глупо, чем пребывать в

неведении. К тому же ее арбалета тоже не было — правда, она вообще редко

с ним расстается… — Эвьет!

— Я здесь, Дольф! — донеслось вовсе не из-за кустиков, а откуда-то

сверху. Я обернулся и увидел Эвелину, сбегающую по склону холма.

— Их нигде не видно, — объявила девочка, подходя ко мне; между

пальцами она держала длинную травинку, машинально ею помахивая. — Даже

сверху. Значит, ушли еще до рассвета.

— Войско Рануара? — понял я.

— Да. Он дал им на сон не больше пяти часов. Интересно, куда он так

гонит?

— Нам, в общем-то, без разницы, — заметил я. — Ты ведь не надеешься

его переубедить?

— Нет. Если бы он мне помог, мог бы разделить со мной славу в

случае успеха. Но он сам виноват. Он упустил свой шанс. Где сейчас

Ришард?

— Откуда мне знать? — пожал плечами я. — Где-нибудь на севере. До

вчерашнего вечера я полагал, что он как раз там, куда направлялась эта

армия — или, по крайней мере, движется в ту же точку. Может быть,

конечно, он и просто сидит в родовом замке. Но, насколько я знаю, своими

главными силами он предпочитает командовать лично.

— Значит, мы едем на север. Для начала — дальше по этой дороге, а

там будем наводить справки. С армией он или нет, мы его отыщем.

Я не стал спорить, и вскоре мы уже в третий раз ехали по тракту, по

которому накануне прогулялись туда и обратно. Впрочем, знакомый участок

закончился довольно быстро — хотя и за его пределами дорога и местность

вокруг не преподносили никаких необычных сюрпризов. Разве что мы наконец

отыскали-таки пресловутый трактир, но подкрепиться там нам было не

суждено — здание стояло заброшенным, с выбитыми окнами и сорванной с

петель дверью. Что там творилось внутри, можно было только догадываться,

но запах тления доносился довольно отчетливо. Позже мы миновали межевой

столб, обозначавший северную границу графства, но и за ним тянулась все

та же изрядно обезлюдевшая сельская местность с редкими убогими

деревеньками, похожими на просящих милостыню у обочины безногих калек.

Ландшафт слева постепенно менялся — сначала холмы слились в единую

возвышенность с изрезанным оврагами краем, затем она стала понижаться и

сошла на нет — но справа все так же тянулись сплошные леса, то

подбираясь к самой дороге, то отступая почти до горизонта. Мы ехали так

целый день — впрочем, без всякой спешки — и лишь ближе к закату лес на

востоке, наконец, закончился. В этом месте наш путь пересекла дорога,

шедшая практически точно (насколько я сам мог это определить) с запада

на восток; справа от перекрестка она тянулась вдоль северной границы

леса. Примерно в полумиле в том направлении к этой дороге прилепилось

небольшое, но, судя по каменному, а не деревянному зданию церкви,

достаточно процветающее (по крайней мере, процветавшее в прошлом) село.

Поскольку пора уже было думать о ночлеге, мы свернули в ту сторону.

Издали село производило вполне благоприятное впечатление: опрятные

белые домики, ни одной соломенной крыши, никаких следов пожаров,

золотистые возделанные поля вокруг. Впрочем, человек, смыслящий в

сельском хозяйстве, наверняка нашел бы колосья чахлыми и скудными по

причине засушливого лета, но меня беспокоило не это. Село встречало нас

подозрительной тишиной. Не гавкнула ни единая собака — а здесь, возле

леса, откуда может прийти кто угодно, жители просто обязаны держать

больших и свирепых псов, даже если сами живут впроголодь.

Мы пересекли околицу и поехали вдоль живых изгородей. Коровья

лепешка прямо посреди дороги и россыпь овечьих катышков на заросшей

травой обочине явно указывали, что скот в деревне есть — однако мы

по-прежнему не слышали ни мычания, ни блеяния, ни других звуков, как не

видели и самой скотины или птицы. В этот предзакатный час вообще

сделалось очень тихо, казалось, что даже и дикая природа затаилась в

страхе перед близящейся ночью, и негромкий звук, с которым ступали по

мягкой пыли копыта Верного, был единственным на всю деревню. И нигде не

было ни единого человека — ни живого, ни мертвого. Ни из одной трубы не

тянулся дымок. Вместе с тем, не видно было и следов поспешного бегства,

вроде распахнутых (либо, напротив, запертых на висячие замки) дверей или

вывалившихся в пыль и брошеных в спешке шмоток.

Ситуация мне все больше не нравилась. Не нравилась даже сильнее,

чем в собачьей деревне.

— Эй! Есть кто живой? — крикнул я на всякий случай. Может быть, они