Джеймс Гарднер - Король в изгнании

Возможно, она и потеряла всяческий стыд, но я – нет. У меня горели щеки. Сначала Проуп, теперь Фестина… словно обе они были пьяны или находились под действием наркотиков. Но подобное казалось безумием.

Фестина наконец показалась из-за мешка и повернулась ко мне. Лицо ее покрывал румянец, по щекам текли слезы.

– Эдвард! – Она судорожно сглотнула. – Прошу тебя, уйди. Уйди и забудь, что ты здесь был. Видит бог, возможно, я и сама об этом забуду – у меня чертовски кружится голова. Просто… уйди, пока я не совершила что-либо непростительное. Пожалуйста.

Я подумал о том, что, по ее мнению, может быть непростительным. Броситься мне в объятия? Что в этом такого ужасного? Или это для нее это будет означать, что она воспользовалась своим преимуществом над… таким, как я?

Внезапно я вспомнил о Советнице, о том, как она предложила мне себя прошлой ночью, а я отказался – потому что решил, что она всего лишь ребенок, который не может отвечать за свои поступки и которого нужно оберегать, поскольку он еще глуп. Словно отправиться с ней в постель для меня значило то же самое, что и изнасиловать умственно отсталую.

А теперь Фестина оберегала меня.

Мне вдруг захотелось крикнуть: «Почему ты думаешь, что мне не хотелось бы швырнуть тебя на мат? Может быть, я тоже мечтал раздеться догола и тереться о твои ямочки. Почему ты считаешь, что это некий ужасный грех?»

Неужели Фестина думала, что это будет изнасилованием умственно отсталого?

Я не хотел, чтобы она меня оберегала. Но я должен был оберегать ее. Она была пьяна или что-то в этом роде.

Молча повернувшись, я вышел из спортзала. За дверью я остановился и подождал. До меня доносились тихие всхлипывания. Потом она снова начала колотить по мешку. Очень, очень сильно.

Мне вдруг настолько захотелось спать, что я почувствовал – еще немного, и я сейчас упаду. Жаль, что моя каюта была заражена балрогами.

Мандазары не пользовались четырьмя из своих пяти кают, но мозг корабля не пустил бы меня туда в их отсутствие. Возможно, компьютер полагал, что я могу что-то украсть.

Я направился в переднюю часть корабля и остановился у двери рядом с мостиком.

Проуп еще не спала. Когда она ответила на мой стук, я понял, что она плакала. Не думаю, что прежде ей часто приходилось плакать. И на всем корабле не было никого, кто мог бы обнять ее, пока она не перестанет рыдать.

Ну что ж… Она как раз собиралась ложиться в свою большую кровать.

Я проснулся, чувствуя запах собственного пота – и пота женщины, которая лежала позади меня на своей большой кровати, разметав по подушке влажные волосы. Она крепко спала, медленно и глубоко дыша. В рассказах, которые я читал, женщины после секса всегда спят с легкой улыбкой на губах, но, слава богу, в реальности это не так. Не думаю, что я смог бы вынести подобное.

Что касается меня, то оказалось, что я сижу голый за терминалом капитанского компьютера. Я ничего не помнил о том, как там очутился. Мне было холодно, словно я сидел там уже довольно долго.

На экране передо мной был список файлов, извлеченных из памяти мозга корабля. Мои собственные личные файлы, в которых почти ничего не содержалось – лишь официальные данные из базы флота, и моя до смешного маленькая личная адресная книга. (В ней не было ни одной записи, кроме имени отца. Когда-то там было еще имя сестры, но одна женщина, с которой я познакомился на базе, заставила меня его стереть.)

Я тупо смотрел на экран, не обращая внимания на имена файлов… пока не сообразил, что чего-то не хватает.

Поиск. Поиск. Но файл, который я искал, исчез. Файл, содержавший секретные коды доступа, которые дала мне Саманта.

А я сидел за служебным терминалом Проуп, не помня ничего о событиях последних нескольких часов. Весь дрожа, я пытался понять, что же я наделал.

Я ушел из капитанской каюты еще до того, как она проснулась, и провел остаток ночи в кают-компании. Утром две женщины из службы жизнеобеспечения разбудили меня и сказали, что я ужасно выгляжу. Они вели себя вполне любезно, но отнюдь не производили впечатления ненасытных или озабоченных. Что бы ни произошло со мной ночью – похоже, все закончилось, не оставив последствий.

Днем Фестина и Проуп пытались делать вид, будто ничего не случилось, но первая еще долго не смотрела мне в глаза, а взгляд второй, напротив, всегда был устремлен на меня, когда ей казалось, будто я этого не замечаю.

«Палисандр» мчался сквозь безмолвие космоса. Ничего не произошло, когда мы пересекли границу системы Целестии – впрочем, с некоторых лиц исчезло напряженное выражение, а многие вдруг вспомнили о сплетнях и анекдотах, которые собирались рассказать друг другу.

Мы все остались живы. Жизнь продолжалась.

Как и предполагал Тобит, Кайшо заявила, что подложила споры мне под дверь и в постель просто ради шутки.

– Я хотела увидеть, какое будет у тебя лицо, Тилу.

Это прозвучало пугающе – как она могла видеть мое лицо, если ее самой не было поблизости? Она поклялась, что балрог с самого начала знал, что я найду споры, не наступив на них, так что ничего страшного случиться не могло.

Фестина тем не менее основательно ее отругала, и Кайшо пообещала, что больше так шутить не будет. Никто из нас ей всерьез не поверил, но адмиралу не хотелось запирать ее под замок или изобретать какое-либо другое наказание. Разведчики не любят выносить сор из избы, и чересчур запугивать балрога тоже не стоило: если его разозлить, никто не мог сказать, как он поступит в ответ.

Мы сделали вид, будто все в порядке. Я проводил время в обществе разведчиков – Фестины, Кайшо, Тобита и Бенджамина, отвечая на их расспросы насчет Трояна. Вскоре они поняли, что я ничего не знаю о двадцати годах войны, по крайней мере ничего полезного, и мы переключились на другие темы, вроде того, как обездвижить воина, не убивая его, и на личности королев Стойкости, Чести и Доброты. Поскольку эти королевы занимали свои посты дольше всех, возможно, одна из них пробилась на самый верх – если не считать того, что они являлись также наиболее очевидными мишенями для незаконных королев, так что, вполне возможно, их давно уже не было в живых.

Никто не мог этого знать. Все записи, которые вели наблюдатели на базе, имели гриф «Строго секретно», и даже у Фестины не было к ним доступа. Кто-то из высокопоставленных адмиралов не хотел, чтобы мы знали, что происходит на Трояне, – вероятнее всего, тот самый, кто содействовал вербовщикам и миссии «Ивы». Или мой отец, пытавшийся скрыть неудачу Саманты. За дни, проведенные на «Палисандре», я окончательно понял, насколько безумной была идея поставить неопытную двадцатилетнюю девушку во главе дипломатической миссии, а затем держать ее на этом посту в течение последующих пятнадцати лет, несмотря на все более ухудшавшуюся ситуацию. Чем, черт побери, думал отец? И почему подобное допустили другие адмиралы? Вероятно, отец направлял в Совет сфабрикованные доклады, так что никто не знал, что дела у Сэм идут не лучшим образом. Отец хотел защитить свою дочь, и себя тоже – в конце концов, это он назначил ее на должность, с которой она не смогла справиться.