Коллектив авторов - Полдень, XXI век (сентябрь 2011)

Мир неустойчив.

Дымят и рушатся горы.

С моря приходит большая волна.

Жидкий огненный камень течет по склонам.

В общем-то Хипподи понимал, почему бог Шамаш, Хранитель бездны, всегда так сосредоточен. Хорошее настроение удержать трудно. Плохое настроение тоже никогда не бывает ровным. В бликах, в морских ломающихся отблесках очертания даже очень крупных предметов расплываются, а Шамаш должен видеть всё в деталях. Среди многого он видит меня, думал Хипподи с удовлетворением. Он видит, что я лежу под колючим кактусом в зарослях нежного мышиного горошка и собираюсь прямо сейчас запустить руку в черное вентиляционное отверстие Пирамиды – по самый локоть. Злые духи сильно теряются, когда к ним суешь руку. Сейчас я сушу руку в самое начало мира, счастливо думал Хипподи, и выловлю из древней тьмы мелкий клейкий листочек и потом долго буду лежать на теплой траве, смотреть на мерцающее море и принюхиваться. Если через час я заплачу от невыносимой тоски по своим таким чудесным недоступным рабам – по белому и по черному, значит, моя рука выловила листок с дерева печали. Этим Хранитель бездны безмолвно предупреждает: даже впав в печаль, не забывай, закопай остатки листочка, засыпь надёжно камнями, чтобы ни один зверь не выкопал, не вынюхал, чтобы даже мохнатый, мочась на каменный сапог, не подобрал бы валяющийся на земле листочек. Многие печали и без того сотрясают мир, хотя, при сильном желании, и печаль можно направлять в нужную сторону.

Скажем, в сторону чужих трирем.

Для этого клейкий листочек с дерева печали нужно мягко размять медным пестиком и замешать в тесте для большого пирога. И отправить выпеченный пирог на триремы победителей. «Мы трепещем!» – будет означать этот знак. «Приходите и владейте нами!» – будет означать этот знак. «Приходите и владейте нашими островами – до самого севера, до сумеречного мира льдов. Владейте нашими женщинами – от уже рожавших до самых юных. И нашими рептилиями – до самых опасных. И нашими мохнатыми – до самых тупых! Берите наших детей – воспитывайте их нашими врагами». Если знак будет понят правильно, пирог съедят кормчие и вожди флота победителей. И надсмотрщики начнут весело хлопать бичами, а гребцы вскрикивать, а боевые дудки прокричат очередной, последний, приказ войти в бухту.

Но победители никогда не поднимутся на причалы островной столицы.

Уже приготовившись, кормчие и вожди вдруг заплачут, увидев свои отчетливые отражения в медных кофейниках. Они поднимут головы и будут потрясенно разглядывать величественные массивы черного вулкана, где каждая трещина набита, как колючими насекомыми, зелеными кактусами. Все кормчие и вожди победителей занемогут черной печалью, такой же черной, как вечная тьма Пирамиды духов, и тогда катапульты аталов снова выплеснут на триремы победителей всё, что было исторгнуто из их отчаявшихся желудков с помощью тухлых морских ежей и лежалых морских мидий. И позор флота победителей увеличится во много раз, и нельзя будет дышать в опоганенных трюмах, и даже на палубах некоторые ослепнут – от зловония.

Я хитрый, подумал Хипподи, коснувшись клейкого листочка кончиком языка.

Я постигаю многое, умно подумал Хипподи. И еще раз провел кончиком языка по нежным, едва заметным прожилкам. Хранитель бездны благоволит мне. Это ничего, что земля снова и снова содрогается. Это ничего, что ночью мохнатые снова приходили и обильно мочились на каменный сапог Шамаша. В конце концов, в пирог можно запечь и размятый листочек с дерева радости. Тогда кормчие и вожди победителей будут радостно смеяться, глядя на свои отчетливые отражения в медных кофейниках, неистово радоваться восходу солнца над островом, потеть, молодея с каждым часом, с гуканьем и писком требовать грудь кормилицы. И если серые триремы все же войдут в бухту, катапульты обрушат на победителей новую порцию глиняных горшков с говном, активно продуцированным из лежалых мидий и тухлых морских ежей.

Лишь бы не подвели гончары.

Листочки в Пирамиде на ощупь были влажные и холодные. Да и какими они могут быть, если корни древних деревьев сосут только холод и тьму, ничего больше. Правда, из этих тьмы и холода с огромной силой выявляются радости и печали, как при вспышках взлетающего металлического яйца вдруг выявляются полуразрушенные стены Полигона. Год назад жрец Таху в присутствии самого Хранителя бездны твердо пообещал: «Если ты, Хипподи, доставишь нам белый порошок еллы, который сыпется, как песок, но сохраняет приданные ему формы, ты получишь двух рабов. И белого, и черного. Обоих сразу. Приведи в Большой храм критянина, обещавшего порошок еллы. Этот порошок насквозь прожигает ладони, и светится в темноте. Когда мы смешиваем порошок еллы с нашими веществами, мы получаем новую силу для летающих машин. Нам нужна новая сила. А ты, Хипподи, получишь сразу двух рабов – черного и белого. И у обоих будет душа, как ты хочешь. Ты мог бы и сэкономить – купить раба-скамеечку без души, но кто знает, как поведет себя раб-скамеечка, совсем утеряв чувства. Уж лучше переплатить. Тогда можно неторопливо вести с рабами разные беседы, спрашивать, например, кем они были в прежнем свободном мире. Правда, в этом каких-то особенных тайн нет. Черный, наверное, сидел на пальме и ел фрукты, а белый – обрабатывал посевы и задумывался над будущим. Никаких особенных тайн. Это в нашем мире все перепутано, как ветки деревьев радости и печали. Имея двух рабов, Хипподи можно мирно проводить время на площадке Большого храма, гулять по набережной. А еще мы критянина тебе отдадим. У критянина черные глаза, как оливки, поэтому за ним нужен особый присмотр: кто знает, не соответствует ли цвет души цвету глаз? Хотя почему у черного человека душа непременно черная?»

Листочек маленький, клейкий, неизвестно, с какого дерева.

Можно, конечно, спуститься вниз и войти в Пирамиду духов.

Там первичная тьма, в которой свет еще даже не создан. Осторожно ощупывая стволы деревьев, можно понять, наверное, какое из них ввергает в печаль, а какое веселит, – но вдруг во тьме закряхтит ночная пужанка? Даже свободные люди обмирают от ее кряхтения. Неизвестно, что ночная пужанка делает в вечной тьме, может, тьма ее и порождает, но кому вообще известно, что мы делаем в этом мире, все время умножаемом на четыре, и почему Хранитель бездны смотрит только в море?

«Я – вчера. Я знаю завтрашний день».

Хипподи радовался. Он сладко всем языком провел по клейкому листочку, чувствуя легкое электрическое покалывание, а потом осторожно налепил листок на камень в глубокой трещине, куда даже мохнатые не догадаются заглянуть, а зверям там делать нечего. Разве что рептилия или ночная мышь заберутся. Но зачем рептилии или ночной мыши радость или печаль? В их смутной жизни и без того все слишком смутно, и они никогда не знают, весело им или грустно.