Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Катя насчитала десять дней подобного существования, когда вдруг поняла, что никогда еще в жизни не ощущала такой свободы. Поначалу она не могла выразить этого словами, потому что данное внутреннее чувство вовсе не соответствовало никаким внушенным раньше представлениям о жизни. Но не нужно было утром заставлять себя просыпаться и бежать в техникум, никто не заставлял писать контрольных и заполнять таблицы тестов, и, главное, не было никакого конвейера! Вот только маму жалко…

Марик не отрывался от мониторов, которые доставляли ему любые заказанные тексты, изображения и фильмы. Он даже начинал подозревать, что ему покажут какое-нибудь заграничное кино (предположим, более-менее приличное) или выдадут статьи из западных журналов или – доже! – тексты из Британской энциклопедии – но и в мыслях боялся подобного попросить. Да он и не знал, какой фильм стоило заказывать, ребята произносили какие-то названия, но он старался не слушать…

А уж что, поговаривали, было во Всемирной сети (тоже ведь на выкупленных у нас же лигокристаллах построенной), с которой Единая Страны ни в коей мере не соединялась и охранялась мощнейшими экранами и Средствами Защиты. А вдруг здесь?.. Но Марик даже не делал попыток, кто их знает, этих новых руководителей…

Сова поселилась на узенькой кушетке в меленькой комнатке, заполненной старьем. Кушетка была жестковата, но примерно такая же, как прежде. Зато вся остальная мебель была странно перекорежена – все скругленные углы были заменены на прямоугольные, а округлые поверхности как бы набраны из кубиков, все более мелких сверху, чтобы старательно воссоздать прежнюю форму. Катя жила, словно во сне, не чувствуя как копилось в ней ее вечное противление. Оно прорвалось внезапно, ночью, когда она вдруг толчком проснулась и пошла к ненавистной двери.

Некоторое время Сова качалась с пятки на носок, стараясь хоть как-то привести себя в норму, но это ей не удалось. Там тут же возникло то самое явление, что и в прошлый раз: поверхность начала отражать, в глубине возникла фигура, похожая на статую, отлитую из темного металла. Катя подняла руку, и статуя тоже приняла законченную картинную позу. Изображение было похоже на то, что получалось при адаптации фигуры персонажа при подготовке игры, но намного точнее. Потому оно и воспринималось, словно зеркальное отражение. Оно и впрямь было зеркалом, но зеркалом, устраняющим недостатки. Свет мой зеркальце, скажи…

Катя покрутилась еще, видя в панели свою усовершенствованную, доведенную до невесть какой законченности фигуру, потом опустила руки и прислонилась к матовой мгле, то ли пытаясь захлебнуться в ней, то ли потеряв все силы для жизни и борьбы. Мгла целиком облепила ее и еще бы мгновение… Но тут проснулось катино возмущенное: «О-аа-ы-ы-хх!!!»

Руки сами потянулись вверх, рубанули воздух, согнутые в локтях они понеслись вниз, правый локоть задел обманчиво-болотистую поверхность, и острая боль пронеслась по плечу и груди и кинулась в голову. У Кати появилось одно бешеное желание – убить, разнести в клочья. Она сунула больную руку в карман и нащупала что-то твердое – это был контейнер с лигопорошком. Сова вытащила его, зажала в кулаке и начала в отчаянии долбить по дверной панели. Контейнер лопнул, легкий, цепляющийся ко всему порошок, полетел на Катю, на дверь, осыпал все вокруг. И тут произошло давно ожидаемое и неждаемое. Дверь начала падать вниз, словно подъемный мост или карта карточного домика, Катя полетела вслед за ней. И в этот момент свет сзади потух – возвратиться назад, в квартиру Марика она бы уже не смогла.

Со всех сторон на нее надвигались такие же панели, где-то виднелись острые выступы, словно углы кубических строений. Все было того же темно-серого или слегка бурого цвета. Сова поднялась и шагнула вперед, и тут же все вокруг начало сдвигаться, перемещаться, какие-то панели поехали наверх, и открылась что-то вроде лифта. Катя ступила в него, кабинка понеслась, но где-то затормозила и остановилась. Зато впереди возникло некое нагромождение, похожее на высокие ступени, ведущие к острой верхушке – как бы к вершине пирамиды. Ступени были крайне неудобные, но ничего другого не оставалось, как только нестись наверх. Самым ужасным было еще и то, что и ступени, словно эскалатор метро, неслись вместе с ней и как бы подталкивали вперед. Воздуха не хватало, ноги немели, колени уже ударяли в подбородок, и тут Сова заметила что-то вроде срезанной спереди вагонетки и кинулась к ней с ненавистной пирамиды. Вагонетка полетела вбок, мимо проносились скопления панелей, собранных в правильные многогранные конструкции, они роились кучами, влиплялись грань в грань, сталкивались ребрами – но тишина было полная. Вагонетка неслась, и Катя внезапно решила, что попала в сон Марика, рассказанный им в той, иной жизни. Сон про четвертьвагончик в Париж… Куда же, куда, в какой Париж? Воспоминание о сне и прошлой жизни, от которой она, казалось бы, отошла лишь на шаг – на шаг по лестничной площадке в доме Марика, так резануло ее, что, пожалуй, впервые за все время пребывания здесь, Катя ощутила безумную жалость к себе и заплакала. Четвертьвагончик застыл на месте, потом вдруг развернулся, понесся куда-то и выплюнул ее возле неподвижного скопления ступеней. Катя с трудом взобралась на них, увидала наверху вертикальную панель, устало прислонилась к ней плечом, панель отъехала в сторону…

Марик стоял в прихожей с тесаком в руке.

– Ой, не надо так на меня, вроде я как-то вернулась… – начала было Катя.

– Сова! Совушка, умница, умничка! – Марик, продолжая прижимать тесак одной рукой, другой очень крепко схватил Катю за руку повыше локтя и с силой притянул к себе. Кате было очень неудобно так стоять, она почему-то не могла сделать шаг к Марику и встать вплотную, словно что-то удерживало ее, но, в о же время, она тянулась к нему и прижималась грудью с опасностью свалиться вперед, как тогда вместе с дверью. А Марик продолжал ее притягивать, уже переведя кисть за спину, цепляясь пальцами за ткань футболки, неестественно приподнимая подбородок, как всегда он это делал при беге, и точно так же, как и она, не делая необходимого шага вперед, к Сове.

– Слушай, Юноша, мы сейчас грохнемся, – сдавленно сказала Катя. – Выпусти ты меня, и секиру свою брось. Там драться абсолютно не с кем. Так, одни какие-то мн… гранники болтаются. И… этот, твой четвертьвагончик… – У Кати слегка свело губы, и она никак не могла правильно выговорить слова.

– Да? – с неестественной радостью встрепенулся Марк. – Четвертьвагончик… Я знал, что тот сон неспроста.

– Все тут неспроста… – заговорив, Катя немного пришла в себя и сделала-таки эти два шага вперед, встав вплотную с Мариком, который освободил, наконец, руку, отбросив свое оружие.