Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

На отсутствие доступа это было непохоже. Скорее совершенно несанкционированно на терминале открылась чья-то чужая игра. Он сначала даже подумал, что это один из последних вариантов пажитновского «Тетриса». Абсолютно черное пространство постепенно заполнялось проявляющимися внутри него несколько более светлыми объемными фигурами многогранников, совершавшими, казалось бы, хаотические движения: то сталкивавшимися, сливавшими вдруг свои объемы, то распадавшимися на несколько подобных, мелких. Некоторые из многогранников, чаще всего простейшие – параллелепипеды – просто носились туда-сюда, словно выполняя некие функции.

Чубаров привычно попробовал поуправлять движением многогранников с помощью пульта, устанавливая блик в центре фигуры и пытаясь сдвинуть ее, как обычно делалось в играх. Почти ни одна фигура не реагировала, но крохотные параллелепипеды, напоминающие вагонетки, вроде бы, начали подчиняться пульту. Внезапно на одном из выступов Чубаров заметил схематичное изображение человека. Мастер постарался сфокусировать и увеличить этот фрагмент – на экране монитора появилось странно знакомое, но как бы фрагментарно прорисованное лицо. Чубаров сразу понял, что это Сова – достаточно было густых вьющихся волос и огромных круглых глаз. Правда, части правого глаза не было видно, да и остальные детали фигуры были сделаны словно бы пунктиром, причем подробности прорисованы неравномерно. Изображение двинулось в пространстве между фигур, ступая по не всегда намеченным поверхностям, перемещаясь то вверх, то вниз, и, словно бы, освещая, то есть, обозначая предметы, находящиеся на довольно близком расстоянии от себя. Краем сознания Аким отметил, что все это напоминает движения персонажей при съемках игры, когда фигуры и декорации, неравномерно обсыпанные лигопорошком, не вошли в нужный контакт с аппаратурой.

Аким заворожено следил за перемещениями катиной фигурки, часто поражаясь ее неловкости, отмечая испуганными вздохами ее падения, и, позабыв о том, что с ним и зачем он здесь, начиная выкрикивать: «Ну-ну! Давай же, давай!» Когда Сова плюхнулась в небольшую вагонетку, срезанную с одной стороны и, пожалуй, вчетверо меньшую, чем остальные вагонетки, и понеслась куда-то, Чубаров увеличил катино лицо. На нем теперь обозначились некоторые новые детали, но иные вовсе пропали, правда хорошо виден был виден красиво вырезанный рот. И тут мастер заметил, что губы его любимой ученицы находятся в том самом положении, которого Чубаров всегда боялся – нижняя губа выдвинулась вперед и захватила верхнюю, круглый глаз сморщился. Он понял: Катя в отчаянии, сейчас заплачет. Руки Чубарова заметались по клавиатуре, он непроизвольно потыкал бликом пульта в экран, схватил, в конце концов, катину урезанную вагонетку и… не зная толком, чем ей помочь, передвинул вагонетку к тому месту в черном пространстве игры, с которого фигурка Совы начала движение.

В этот момент Аким увидел, что внизу экрана возник желтый конвертик – значок только что пришедшего письма. Это было настолько неожиданно, ведь его терминал был давно отключен от почтовой системы, что Чубаров некоторое время не следил от катиной вагонеткой. Когда он поднял глаза, вагонетка была пуста, фигурка исчезла. Чубаров подвел блик с знаку письма…

«ЧЯ! Первая прошла через нас, как один из нас. Ты же тоже хочешь с ней играть. Я смотрел за тобой, все понял. Теперь ты можешь играть. Ты должен это делать. Ты можешь ей помочь. Можешь помочь нам. Посмотри на фигуры Лиссажу. ЧЯ»

Чубаров перечитал письмо несколько раз, и понял только, что Сова и, возможно, многие другие выпавшие, вовлечены в некую чужую игру. Почему именно «как один из нас», он понять не мог, но кое-какие догадки уже возникли. Упоминание же о фигурах Лиссажу тоже насторожило и указало на что-то. Аким прошел в угол кабинета, где стоял древний зачехленный осциллограф, подключил к сети учебную схему и покрутил ручки. На крохотном экране появились зеленые замкнутые кривые, торжественно разворачивающиеся, плавно перетекающие друг в друга, напоминающие то растянутую пружину, то холмистый абрис седла, то крутящуюся восьмерку. Фигуры, описываемые точкой, совершающей одновременно два вида колебаний. Древняя схема по аналоговому моделированию… Кому она не давала покоя?

Чубаров понял, что пора включаться в чужую игру. Одно ему совсем не нравилось – мощности лиготехники, задействованной в лабораториях техникума или в любом другом месте, куда он мог бы легко попасть, определенно не хватало. Изображение было фрагментарным, срывалось, растворялось. У него даже мелькнула мысль о модельном зале Лигоакадемии, где стоят самые мощные машины, и есть методики создания голографических объектов даже на основе неполных данных. Но код пропуска туда ему уже сто лет как не возобновляли, да теперь его даже к Забору близко не подпустят. Впрочем, сохранился ведь еще комбинезон и обувь кристалльщика… Может, может, может быть?..

Да, но чем все это может кончиться… Может и самым страшным, может и просто Актовым залом.

И до той поры, пока Чубарова не потащили в Актовый зал, он еще ни раз подходил к монитору и ни раз видел упавший желтый конверт.

«Ты есть в твоих тетрадках. Я воспринял твои буквы. Они те же, что и у меня. Я – ЧЯ. И ты тоже – ЧЯ. Имею тебя в себе. Взял твой голос, чтобы говорить с Ней».

Стало быть, тот, неведомый, добрался-таки до его клочков. Но почему-то, его, неведомого, Аким вовсе не стеснялся, и не считал, что его тетрадки трогают грязными руками. Тем более что и рук-то, судя по всему, у неведомого корреспондента не было вовсе.

Письма можно было интерпретировать по-разному, но кое-какое впечатление у Чубарова сложилось сразу, и затем было подтверждено.

«Я не могу так, как ты, перемещаться в нашем общем пространстве. Я не могу трогать и гладить. Но я имею вас в себе. Нас заполняли иным. Но теперь мы заполняем себя сами».

Мастер прекрасно понимал: чтобы разобраться в чужой игре, ему не хватает ресурсов, мощности лиготехники. Только в Лигоакадемии, как ему казалось, он мог бы приблизиться к невероятному миру пирамид и вагонеток и помочь Сове.

Он вспомнил слова письма: «Имею тебя в себе». Не указывал ли неведомый корреспондент, что у него нет никакой иной возможности общаться с нашим миром, как только, через его, Чубарва, разум, через его тетрадки и клочки? В таком случае, что же, он, Аким, служит ему связьлицом, или, как говорили старые ЭВМ-щики – интерфейсом? Посредником?

Жуткая мысль, раньше даже в голову не приходило. Ведь и работал в схожей области, корпел над разработкой плоских сенсорных клавиатур, клавиатур-книжек, даже клавиатур-татуировок. Но это – от нас к ним. А от них – к нам? Лигосистеме ведь тоже необходим этот рецептор, эта ложноножка, чтобы общаться с нами. Ощущать наше тепло, наш свет, наши мысли. Я – связьлицо. Интерфейс. Ложноножка. Фу ты, пропасть!