Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Чубаров слезящимися глазами смотрел в добрые очи Нифонтова или Петруничева… в мозгу его было глухо и детско, и он выдавил:

– Так ведь мои дети…

– С детьми все будет в порядке. Что там произошло? А ничего там не произошло. Других зачислим.

Других зачислим… Других зачислим… – Стал повторять уже какой-то другой голос, и Чубаров понял, что сидит уже не на первой скамейке перед возвышением, а где-то сбоку, а рядом с ним, не Нифонтов и не Петруничев, а его бывший начальник отдела, грузный человек с набухшими веками и прикрытой жирными темными прядями лысинкой. Чубаров когда-то был женат на его дочери, да ушел… А тот, его прошлый собеседник, то ли Нифонтов, то ли Петруничев, как, наконец, понял Чубаров, был просто-напросто голограммой.

Начальник отдела ему все и разъяснил:

– Да что ты, Чубарик, дергаешься! Вовсе не из-за выпавших студентиков тебя сюда затянули и немного проучили. А из-за бабы этой… Мариковой мамаши. Это она при всех начала кричать про твои старые лишние, фу ты, то есть «личные» дела. Нечего было ей так при всех… И про отщепенку эту. Не могли же мы все это так оставить… А что с выпавшими? Шут их знает. Видно, так надо. А ты теперь иди. Иди, иди. Одежонка твоя вон там, на сидении, ближе к двери лежит. Ты переоденься, не стесняйся. Пропуск я тебе подписал. На – держи, на выходе сдашь дежурному.

Чубаров, стесняясь своего бледного тела, загораживаясь ладоням, стянул смятую окровавленную пижаму и надел костюм. Кое-как завязав галстук, он двинулся к двери, но потом оглянулся на знакомую старую женщину. Она была на том же месте, а рядом с нею восседал здоровенный усатый мужик в бушлате и тельняшке и что-то вкрадчиво ей втолковывал. Она смотрела не на него, а вперед, и четко выделялись на очень бледном лице слезные железы. Судя по всему, в отличие от Акима, она совсем не верила мужику в тельняшке.

Чубаров бессильно махнул рукой и вышел из Актового зала. Там он двинулся, было, по коридору, но засмотрелся на кучу сваленных стендов и макетов, которые громоздились по сторонам ступенек, уходящих к неприметной двери внизу. Чубаров пригляделся: это были макеты гидроэлектростанций, домн и металлургических заводов, это были макеты синхрофазотронов и термоядерных реакторов. Это были макеты нефтеперерабатывающих станций и текстильных цехов. Все стало уже ненужным, громоздилось «на выброс». Страна жила экспортом лигокристаллов и только этим. Чубаров скатился по лестнице, зацепился штаниной за нефтеперегонную цистерну и ударился лбом об обшарпанную дверь. За дверью оказался внутренний двор, заставленный теми же вышедшими из употребления экспонатами. Аким Юрьевич побродил между паровозов, гусеничных тракторов и станков с числовым программным управлением. Асфальтовое покрытие внутреннего двора местами вспучилось, слово неведомых размеров кроты водили свои ходы в недра земли под огромным зданием. Во внутренний двор входило множество давно немытых служебных окон. Были видны обвисшие занавески, пакетики молока, батоны хлеба и кружочки колбасы, заботливо сохраняемые служащими для завтрашнего обеда на сквознячке щелистых окон, Чубаров побродил по двору, взгромоздился на морщинистое сидение трактора, нажал на молчаливый гудок паровоза, нашел в глубокой тени в углу нерастаявший в этом холодном июне сугроб и понял, что выйти отсюда на улицу не удастся. Тогда он вернулся, открыл ту же обшарпанную дверь, благополучно, не зацепившись, миновал бросовые макеты и добрался в путанице коридоров до поста охраны. Там молча приняли подписанный пропуск, не обратив никакого внимания на его разбитое лицо и кровь в углах рта, и пожелали счастливого пути. Чубаров отошел от страшного дома метров на сто и оглянулся. Кремовато-желтое, вычурно обсаженное окнами и лепниной, подпертое высокими коричневыми подъездами и украшенное яркими афишами здание Политехнического занимало все пространство под серым городским небом.

Дома на столике в прихожей его ждал синенький, в тонкую полосочку бланк бюллетеня из районной поликлиники. Мастер учебного цеха Чубаров Я. Н., оказывается, страдал острым респираторным заболеванием уже целую неделю.

В квартире Марика не происходило ничего. То есть настолько ничего не происходило, что Катя погружалась в полную пустоту. Первое ощущение оторванности и свободы прошло. Марик буквально все время проводил между мониторов: общественного, зрительского и учебного. Зрительский монитор твердил учебные программы: «Шахматная школа», «Занимательная математика», «Литература и жизнь». Общественный, как всегда, читал нотации….

Сова не умела просто сидеть и отвлеченно думать о чем-то, как это прекрасно умел Марик. Тогда она начала вспоминать, перебирать все подробности жизни этого года, потому что более ранние, совсем детские воспоминания у нее как-то стерлись, да она никогда и не придавала им ровно никакого значения. Так она вспомнила луковую гору, и все разговоры, с ней связанные.

Бытовая практика тогда проходила в хранилище Северного района. Ребята очень надеялись, что их пошлют на фрукты. Предвыпускную группу, например, в прошлый раз отправили перебирать клубнику, но, по дошедшим сведениям, полгруппы потом отравилось консервационными добавками, которые впрыскивали в ягоды, поэтому клубника, подумали все – это вряд ли… Вот если хотя бы виноград. Но 2-ю выпускную вели и вели. Сначала прошли колбасный отсек, потом зал битой птицы, дальше – хозяйственные мелочи, потом еще что-то, пересекли помещение для снегования капусты, где Варакуша нашел в углу гору прошлогоднего снега с кусками слежавшихся льдистых комков и принялся разбивать их каблуками. Он отчаянно долбил их, прыгал, очень радовался, когда комок рассыпался на мелкие куски и злился, когда попадалась совершенно промерзшая твердая льдина.

Завели их, наконец, в большой бетонный отсек с неприятным острым запахом, где посередине обитала рыжая разваливающаяся луковая гора, и приказали сесть на перевернутые корзины вокруг горы и перебирать лук, отделяя гнилой и мокрый от сухого. Сначала перекидывались луковицами и пытались попасть в круглых, словно шарики, серых котят, которые в больших количествах бегали по отсеку, потом поняли, что норма довольно большая и пока не закончат, их отсюда не выпустят, и занялись делом, лениво переговариваясь. Чтобы не скучать, попросили Женку почитать что-нибудь, и он начал было: «Заложница судьбы, заложница игры, летящая по нити…», но Лисина тут же заявила, что это «не для детей, то есть не для нас… то есть не для прямых кристалльщиков…. То есть это отвлекает и засоряет…», и скосила глаза в правый верхний угол помещения, где по правилам общественной безопасности обычно укрепляли подслушивающий контрольщик. А Паша Нерсисян твердо заключил: «Не соответствует нормам правил поведения в публичных местах. И вообще ты, Женька распустился, и если бы не твои заслуженные родители, гнали бы тебя из лиготехникума почем зря».