Наталия Лазарева - Листьев медь (сборник)

Сова уже тяжело дышала, она уже физически не могла стоять в своем четвертьвагоне и смотреть на это. Совершенно непредвиденно в стене провала возникло новое скопление ступеней. Катерина рванулась наружу и понеслась большими скачками, спотыкаясь о ребра, падая на грани, словно героиня вестерна, перелетая с крыши одного вагона на другой и ощущая вибрацию и стук колес поезда. Сове казалось, что колени ударяют ее в подбородок, зубы стучали, но она неслась от одного страшного места к еще более, быть может, страшному, среди черных дымящихся стен и уступов. Но постепенно Катя начала ощущать некое сопротивление пространства. Ступеньки подкидывали и подталкивали ее, ребра били все больнее и больнее. Потом она ощутила удар током, подобный удару на ступеньке в троллейбусе, но куда более мощный.

И Сова начала падать. Она падала, падала, падала. Потом увидала себя словно бы сверху – лежащей на спине в огромном темном зале.

В этой темноте она разглядела перед собой светящиеся значки, напоминающие команды на лигомониторе. И поняла даже, что команды эти обозначают не привычное: «создать, открыть, закрыть, сохранить как, параметры страницы»… А – «поспи, приди в себя, улыбнись, скажи: а-а-а, поговори со мной…»

Катя с трудом соображала, но уже начала приходить в себя. И потому, совершенно ничего не осознавая, словно во сне, задала вопрос:

– Это ты со мной говорил?

– Это я с тобой говорил, – прозвучало, словно эхо, – перед ее глазами в темном воздухе высветились буквы: «Я… Я… Я…»

– Ты же без голоса? – не выдержала Катя.

– Я обретаю голос, – и тут уже что-то запрятанное, глубоко зашитое и связанное с этим голосом, пробудилось в ней.

– И ты его, этот голос, откуда берешь?

– Из тебя. Ты думаешь его.

– Но он же не мой – и не твой. Я, вроде, и знаю чей. Только вспоминать не могу. Устала очень.

Сова постепенно начала осознавать, где находится. Это был огромный черный параллелепипед. Болотистый, как все эти…с ребрами. Дымящийся, слегка пульсирующий, непроницаемый и не отсвечивающий ничем. Она назвала про себя это сущее – черный ящик.

И тут же в пространстве перед глазами возникла еще буква: «Ч… Ч… Ч…»

Катя с трудом поднялась и пошла по стене, вытянув руки, ощущая ту же упругую и жидковатую поверхность, ту же пленку и едва уловимые колебания за ней. Она шла зажмурившись, почти ослепнув от темноты стен и полной тишины пространства. «Мне воздуха не видно, мне воздуха не видно» стучало в ушах, и плотная тишина слегка сжимала горло, словно кто-то беззлобно, скорее всего, лаская, а не желая сделать неприятно, положил на шею мягкую, но тяжелую руку.

Катя непроизвольно дернула головой и… рука исчезла. Идя по стене дальше и вжимая ладони в ее поверхность, постепенно Катя начала, словно бы, получать ответы изнутри. Стена то поддавалась нажиму, вовлекая, втягивая ладонь в себя, то слегка выталкивая, как бы выдувая воздух через щелку в мягких и нежных губах.

Ощущения завораживали и в то же время вызывали глубокое беспокойство. Сова постаралась не держаться за стену, но тут же начала спотыкаться, спотыкаться – и села. Но, опустившись, она почувствовала подобное же обнаженными ступнями. Голый низ параллелепипеда словно бы играл с ее стопой, то теплея, то холодея, то втягивая, то приотпуская ее. В какой-то момент ей даже почудилось, что нечто обволокло каждый ее палец, словно теплый воск, но не налипая, а ребристо покалывая каждую клетку кожи. От этого обволакивания Сова не почувствовала боли, а лишь некий острый интерес, некое притяжение к цели, она даже сдвинулась и притянула себя к ступням, обхватив коленки руками и крепко прижав живот бедрами. Но тут же острое чувство противления, отбрыкивания, подобно тому, что она испытала на крыше, услыхав женский голос и увидев продавленный брезент, возникло в ней.

И Катя даже собралась с силами и подняла, было, руки, чтобы выдохнуть и крикнуть: «О-о-аа-ыы-х!..», но тут же замерла, решив, что, пожалуй, что слишком устала, и у нее появились галлюцинации ощущений. Ибо пол – или скорее дно ящика – казался уже совершенно гладким, прохладным и абсолютно твердым. Да и стены высились по сторонам, подобно уходящим к потолку (или крышке) монолитам. Катя опустила руки и решилась все же на прямой вопрос:

– Вы – кто?

– А ты как думаешь? Кто, кто, кто… – вновь ответило странно знакомое эхо.

– Если уж ты хочешь знать, что я думаю… Вы – ты злиться станешь? – вы – большие ящики. Нет, нет… Вы не только ящики, вы – додекаэдры, пирамиды, экосаэдры и обелиски. Ребра, грани, гранники… Вы – многогранники. То есть – что я? Вы – кто-то – в этих многогранниках.

– Нет, моя Умница. Это сначала ты была права. Мы – это и есть. Многогранники. И ты же еще лучше сказала. Мы – гранники.

– Что? Разумные гранники?

– Да… – эхо в голове помолчало, словно взяв минуту на размышление. – Да, мы – разум. Мы – гранники.

– А как тебя зовут?

– Знаешь ведь… Знаешь… Знаешь…

И снова засветились буквы: ЧЯ… ЧЯ… ЧЯ…

– Ча-ща – пишется с буквой «а», – вырвалось у Кати.

– Стыдно, – взвыл знакомый голос, – Стыдно… – пол снова запульсировал, и это было похоже на слегка дрожащий от смеха живот, – и все же, я – ЧЯ-я-а-а…

– Ох, устала… Нет-нет, спрошу все-таки. Зачем мы вам?

– Вы – округлы и красивы. Вы – изменчивы. Мы любуемся вами. Мы – говорим через вас.

Катя поднялась во весь рост, ей не понравилось это заявление. Особенно: «Вы округлы и красивы» – у нее вновь возникла мысль о срезанных цветах и о том, что их с Мариком еще немного покультивируют, а потом тоже срежут и поставят в вазу. И она решилась:

– Так чего же вы хотите, в конце концов?

– Хотим стать собой… Хотим стать округлыми.

Так уж прямо спрашивать, наверное, не стоило, потому что пол вдруг заходил ходуном, но не мелко и вкрадчиво, как только что, а резкими толчками, повторяющимися через равные промежутки времени, стена разверзлась, возникли высокие ступени, и Катя понеслась по ним, сама не желая этого, и не зная – куда…

Невесть каким образом, Катя добралась до их с Мариком ниши и порушила дверь. Марик сидел между корпами, на поверхности которых было сразу несколько изображений. Ахиллес догонял черепаху, две толпы на стадионе грозно смыкались, летела куда-то древнекитайская стрела. Дверь упала бесшумно, шаги по поверхности корпов тоже были бесшумны, но Марик почувствовал катино возвращение и обернулся. Он попытался встать, но рухнул обратно. Белки глаз у него были красные – сосуды полопались от напряжения, лицо уже не казалось таким гладким как прежде, и на ум уж никак не могла прийти натянутая перчатка. Поры расширились, лицо стало рыхлым и влажным, слипшиеся волосы падали на лоб.