Александр Усовский - Книги лжепророков

Одиссей открыл рот, чтобы ответить — и вдруг понял, что отвечать ему, по сути, нечего. Нет у него дома — но как сказать об этом этой славной девчушке, любопытной, как чуть подросший щенок, сейчас доверчиво глядящей на него? А главное — что ответить на этот вопрос СЕБЕ? Одиссей вздохнул.

— Нет у меня сейчас дома. Старую квартиру продал, новую ещё не купил. Вот решаю, где обосноваться.

— А жена ваша? Вы что ж, с ней не советуетесь?

Одиссей грустно улыбнулся.

— Нет у меня жены.

Официантка всплеснула руками.

— Как же ж так? Такой видный мужчина — и один? Нельзя мужчине быть одному, нехорошо! — Тут в её глазах блеснула озорная искорка: — А вы оставайтесь у нас, здесь, в Касимове! Мы вас на татарочке женим — у нас тут такие хорошенькие есть, просто прелесть! — А затем, чуть подумав, добавила: — Да и у меня сестра младшая не замужем…

Одиссей улыбнулся.

— А сколько ж вашей сестре?

Официантка серьезно так вздохнула — и ответила:

— Много уже. Двадцать один.

— Нет, молодая для меня. Да и…. Соврал я, есть у меня жена. Только очень далеко отсюда…

Официантка погрозила ему пальчиком.

— Вот! Все мужчины одинаковы! Как только из дому — так сразу и неженат! Куда это годится? — А затем, увидев, что завтрак Одиссеем уничтожен подчистую — добавила: — Может, вам что-нибудь ещё принести? Рыбу наш повар может поджарить, судака. Свежий, вчера в Оке поймали!

Одиссей отрицательно покачал головой.

— Рыба — это уже перебор. Вы мне ещё чашечку кофе сделайте, пожалуйста — и тогда я по-настоящему буду счастлив!

Официантка упорхнула.

Одиссей остался один — наедине со своими мыслями.

Да-а-а, что-то он подзадержался в кавалерах…. Нет, пожалуй, по местным достопримечательностям он не ходок. Надо собирать манатки — и чесать в Москву. В конце концов, обещал же Дмитрий Евгеньевич выполнить любое его (в пределах разумного, конечно) желание? Было дело, не далее, как вчера в полночь. А какое у него сейчас главное и единственное желание? Увидеть свет любимых глаз, вдохнуть запах любимых волос, почувствовать на своём плече голову единственной женщины на земле — в конце концов, что сказала эта девушка? Не может мужчина быть один, неправильно это, нехорошо!

Мужчина должен быть рядом со своей женщиной…

Значит, решено. Сегодня же — в Москву, там завершить все процедуры, связанные с его новой ипостасью, и — сдать документы для получения германской визы. Можно, конечно, и без этой ерунды, на пересылке в Гёдёллё он встречал человека, трижды без всяких виз переходившего польско-германскую границу в глухом заповедном углу, в польском аппендиксе у Градека-над-Нисой (и севшего, кстати, совсем не за это) — но рисковать мы не станем. Его женщина ждёт его у окна вовсе не для того, чтобы встретить его воровски, тайно, ночью. Нет! Он приедет к ней на закате дня, когда на часах будет шесть — приедет, чтобы забрать домой, забрать вместе с сыном, забрать — НАВСЕГДА.

Потому что не может и не должен мужчина быть один — когда где-то в дальней стороне ждёт его у окна любимая женщина…

— Вениамин Аркадьевич? — К выходящему из "Перекрестка" на Пролетарской элегантному мужчине лет сорока, демонстративно, но и не без некоторого изящества, выключившего сигнализацию розового "гелендвагена", запаркованного рядом с входом в супермаркет — подошли трое неброско одетых, хмурых мужчин, один из которых незаметно, но крепко взял его за локоть.

— Я. В чём дело, господа? Чем обязан? — голос изящного денди дрогнул, и вместо внушительного баритона окружившие его хмурые мужчины услышали фальшивящий визгливый дискант.

— Ваша машинка? — Не обращая внимания на его вопрос, спросил один из хмурых, кивнув на розовый джип.

— Моя. А в чём, собственно дело? Я что, правила нарушил?

— Садись. Поговорим внутри.

Элегантного денди почти силой впихнули на заднее сиденье "гелендвагена"; один из хмурых сел за руль, второй — на пассажирское сиденье справа от водителя, третий сел сзади, крепко зажав своей клешней локоть элегантного господина.

— Господа, это произвол? Что вы себе позволяете! Вы знаете, кто я? У вас будут серьезнейшие неприятности! — изящный хозяин авто попытался взять инициативу в свои руки — что ему не удалось. Сидящий на водительском кресле мужчина бросил:

— Заткнись. Неприятности — у тебя. И не будут, а уже есть. Читал? — И с этими словами он бросил на заднее сиденье измятый номер "Gazeta Wyborcza". — Вторая страница, внизу.

Элегантный господин взял газету — по его глазам было ясно, что он ничегошеньки в этой ситуации не мог понять — и, оглядев окружившие его каменные лица, вздохнув, развернул предложенную прессу.

— А где именно?

— Раздел "выпадки"12. — Голос сидящего на водительском месте мужчины был глухо-раздражённым.

Владелец "гелендвагена" не стал больше спорить — а, хмуря брови и шевеля губами, начал читать предложенную статью. Видно было, что польский текст даётся ему с немалым трудом.

Вдруг изящный денди побледнел и опустил газету. Сидящий на переднем пассажирском кресле хмурый удовлетворённо кивнул.

— Значит, прочитал. И я тебя даже спрашивать не буду, был ли ты знаком с убиенным таким жестоким образом уважаемым господином Спиро Такманом. Вижу, что был.

Хозяин "гелендвагена", сделав несколько судорожных движений губами, всё же смог произнести:

— Но…. Как же так? Ведь господин Такман…. Он же член совета директоров…. Уважаемый бизнесмен…. Как же? Топором? На глазах пассажиров? Но ведь… ведь это невозможно?

Хмурый, сидящий за рулём, кивнул.

— Невозможно. Но произошло. Завтра будет в наших газетах. Важный бизнесмен, член совета директоров, член наблюдательного совета, и прочая, и прочая, а на самом деле — резидент иностранной разведки — на глазах пассажиров автобуса Люблин — Краков вытащен тремя неизвестными в масках из собственного "мерседеса", жестоко избит, а затем демонстративно лишён головы. Жуткое это убийство произошло вне зоны доступа мобильной связи, так что полиция об этом кошмаре узнала лишь через полчаса, когда кровь вашего убиенного хозяина уже успела остыть. И заметьте, Вениамин Аркадьевич — газета не пишет, что преступники пойманы. Знаете, почему? Потому что они уже дома…

Элегантный господин достал из нагрудного кармана шёлковый платок, вытер появившуюся на лбу испарину.

— А я? Вы…. Кто вы?

— Не имеет значения. Имеет значение лишь одно — мы в состоянии сделать то же самое со всеми, кого считаем заслуживающими подобного. Три дня назад, десятого июня, вы были на погранпереходе Ханоба?

— Да… нет… — Хозяин "гелендвагена" вдруг начал обильно потеть, и его изящный шёлковый платок, которым он лихорадочно начал вытирать лоб, мгновенно превратился в мокрую тряпку. Сидящий на водительском месте хмурый, брезгливо поморщившись, протянул ему кусок фланели, торчащий из бокового кармана дверцы джипа, и в обычной жизни служивший, очевидно, для протирания стекла. Но элегантному господину было уже, очевидно, не до гигиены — схватив грязноватую тряпку, он торопливо начал вытирать лицо, всё покрытое крупными каплями пота.