Александр Усовский - Книги лжепророков

— Ещё раз спрашиваю — был с азербайджанской стороны перехода Ханоба десятого июня, в два часа дня? Я ведь тебя не затем спрашиваю, чтобы ты мне правду сказал — я её и так знаю. Я тебя затем спрашиваю, чтобы решить, что с тобой дальше-то делать…

Изящный денди (стремительно, правда, перестающий быть таковым) часто закивал головой.

— Был, был. Но я был там не один! Там ещё съёмочные группы двух телеканалов были, и ещё журналисты…

Но хмурый с водительского сиденья его прервал.

— Мы знаем. Тагиева знаешь? Подполковника Тагиева?

— Да, знаю.

— Хорошо. В три часа, когда ваша затея кончилась пшиком — ты звонил Такману на его служебный телефон. Так?

Хозяин "гелендвагена" опять мелко закивал.

— Хорошо. Ты знал, что должно было быть в фуре, перевозящей комплект оборудования для производства соков? Тебе Тагиев об этом говорил?

— Нет! Богом клянусь, нет! Спиро сказал… Спиро обещал, что будет мировая сенсация. А там оказалась… оказалась какая-то дурацкая железяка! Тагиев сначала что-то начал говорить о чудовищной контрабанде — но потом…. Там какой-то офицер принёс какой-то прибор… я не знаю, что они там мерили — но потом Тагиев сказал, что… что все свободны.

— И ты позвонил Такману?

— Да, я же должен был выяснить, что за идиотский розыгрыш он мне устроил… на свои же деньги?

— Значицца, так, Вениамин Аркадьевич. Вы, как я понимаю, компанию покойному Такману составить никак не желаете?

Денди стремительно побледнел.

— Н-н-н-ет….

— Отлично. Вы ведь по политическим убеждениям — либерал, насколько я понимаю?

Элегантный господин криво улыбнулся.

— Да я … я как-то далёк от всего этого….

— Значит, либерал. И вам, как либералу, дорога свобода прессы? И в целом свобода слова, митингов, собраний? Права человека, наконец?

Хозяин "гелендвагена" растерянно пожал плечами и промолчал.

— Значит, дороги. И завтра вы публично, на глазах коллег, при телекамерах — порвёте свой российский паспорт и заявите, что ни одной секунды больше не можете быть гражданином страны, столь беззастенчиво попирающей основополагающие демократические свободы и права. Израильский паспорт у вас же имеется?

Изящный господин молча кивнул.

— Вот и славно. И вы, как гражданин Израиля, до полудня послезавтрашнего дня навсегда покинете проклятую страну, душащую свободу слова. Ведь покинете, не так ли?

Денди растерянно оглядел хмурых мужчин.

— А… а зачем?

— А затем, Вениамин Аркадьевич, что, если вы этого решительного гражданского поступка завтра в десять утра, на пресс-конференции в Интерфаксе, не сделаете — то к закату господин Спиро Такман будет наслаждаться вашим обществом. Учти, Нудельман — мы не милиция, не ФСБ, не прочие официальные органы. Нам для того, чтобы отрубить человеку голову, никакие санкции никаких прокуратур не требуются. Мы сами решаем, у кого есть право на жизнь — а у кого эта лицензия уже закончилась. Твой дружок и хозяин Спиро Такман решил, что может вытворять на нашей земле всякие кунштюки — и ему за это ничего не будет; мы его убедили в обратном. Очень хорошо убедили! Поэтому, хочешь жить — завтра в десять утра ты перед телекамерами рвёшь свой российский паспорт и послезавтра убываешь Эль-Алем в аэропорт Бен-Гуриона. Не хочешь — можешь и не рвать, мы поймём и уважим твой выбор.

— Нет! Нет! Конечно, порву! Да меня давно уже зовут в Израиль… Господь с вами, конечно порву! — Тут хозяин "гелендвагена" вымученно улыбнулся. — Только вот с имуществом как быть? У меня здесь квартира, машина…

Сидящий на водительском сиденье хмурый развёл руками.

— Ну, раз тебе имущество так дорого — оставайся. Я понимаю, прикипел душой к барахлишку-то, приобвыкся…. Неволить не можем. Выбор у тебя есть — твоё дело его сделать. Стало быть, остаёшься? — и хищно улыбнулся.

Элегантный господин опять побледнел.

— Да нет, нет, вы меня неправильно поняли… Бог с ним, с барахлом, я сегодня ещё успею сделать доверенность на Борю Хайфмана. Нет, я уезжаю — решено!

— Ну что ж, тогда — счастливого пути. Поздравляю — вы сделали отличный выбор! Не каждый день человек вот так, запросто, получает жизнь в подарок…. Да, кстати, ещё об одном пустячке я вас попрошу: не забывайте о нас, Нудельман. Никогда не забывайте!

Ну, вот и лавка…. Давненько он здесь не был! В последний раз — в мае девяносто пятого, когда привёз "премиксы", ввезённые из Польши;13 тогда он, помнится, получил чуть не тысячу долларов премии — эх, знать бы ещё, что он тогда реально через границу перебрасывал…

— Давай, не стой на входе. Генерал велел быть к часу — а у нас, как ты знаешь, не принято задерживаться, и уж тем более — опаздывать. — Свою тираду подполковник Левченко усилил лёгким толчком портфеля по филейным частям своего агента — и, получив дополнительное ускорение, Одиссей бодрым стрелковым шагом вошёл в здание "Спецметаллснабэкспорта".

— Куда сейчас, Дмитрий Евгеньевич? — в растерянности остановился он перед лестницей и уходящим направо и налево коридором.

— Давай на второй этаж; у нас, как в любой солидной торговой конторе, начальство пребывает в бельэтаже.

Они поднялись по старательно отполированной лестнице — и оказались перед массивными дубовыми дверями, на которых — на единственных из всех окружающих! — не было номера.

— Ну, вот мы и на месте. Стучи!

Одиссей несмело постучал.

Подполковник улыбнулся.

— Ты что, не видишь, что дверь из массива дуба? Ну-ка повтори, да смелее!

Но повторять не пришлось. Дверь отворилась — и на пороге предстал генерал-лейтенант Калюжный, хозяин кабинета, собственной персоной.

— Давай, заходите оба. Завели, понимаешь, привычку стучать — можно подумать, я тут с секретаршей уединяюсь… — Шутливо пробурчал генерал.

Они вошли. Калюжный жестом предложил подполковнику и Одиссею садится — и, улыбнувшись, сказал:

— Ну, вот мы с тобой и познакомились, Одиссей. Как там ваша Итака? Успел хоть воздухом родным надышаться? Вишь, как у нас — с корабля, да и на бал, даже отдохнуть тебе не дали. Мой грех, сознаюсь. Ну, да, думаю, ты шибко-то на меня не злишься?

Одиссей улыбнулся.

— Никак нет, товарищ генерал.

Калюжный махнул рукой.

— Ты эту субординацию оставь, не в армии. Зовут меня, как ты знаешь, Максим Владимирович — так и обращайся. Левченко, как там наш щелкопёр? Убыл на историческую?

Левченко кивнул.

— Ещё и с каким скандалом! Парнишка резвый до неприличия оказался, я даже начал было всерьез опасаться насчёт того, что зря мы его, может быть, так легко отпустили?

Генерал отрицательно покачал головой.

— Не боись. С ним подполковник Загородний со своими ребятишками хорошую воспитательную работу провёл. Тем более — о жуткой участи господина известного коммерсанта Такмана все телеканалы с утра наперерыв вещают, голову его отрубленную показывают…. Господь с ним, убогим. Мы тут для другого собрались. Санёк, — Обратился генерал к Одиссею, — Ты что себе в награду за операцию "Дареный конь" хотел бы получить? Об орденах не заикайся, а всё остальное — в пределах разумного — проси.