Евгений Прошкин - Механика вечности

— Петрович, они не от Тихона! — возмущенно объявил Роджер.

— Евгений Петрович! — неожиданно вскрикнула Ксения и бросилась к бородатому.

Веселый попытался ее остановить, но Ксения не собиралась делать ничего дурного, наоборот: обняв мужчину, она закружила его по коридору, и чернокожий застыл в неловкой позе.

— Они не от Тихона! — повторил Левша.

— От какого Тихона, Евгений Петрович? — остывая, спросила Ксения. — Это же я. Кенгуру!

Тот озабоченно посмотрел на Ксению — он явно видел ее впервые.

— Заходите, — коротко сказал он.

— Евгений Петрович! Я Ксения!

— Очень приятно, — молвил бородатый и, основательно усевшись в глубокое кресло, обратился к Левше. — Если они не от Тихона, то зачем вы их притащили?

Тот лишь пожал плечами и отошел к дальнему углу, словно снимая с себя всякую ответственность.

— Это я, — признался Веселый. — По каналам ГИП прошла информация о людях с синхронизатором. Откуда он у них, как не от Тихона?

Петрович скрестил руки на груди и развернулся ко мне.

— Если вас прислал Тихон, то почему вы отказываетесь? Что с ним? Почему Тихон не вернулся сам? — он задумчиво погладил острый кадык и вдруг догадался:

— Может, не Тихон, а Кришна? Или они назвались как-то иначе? От кого вы?

— От вас, Евгений Петрович, — ответила за нас двоих Ксения, хотя оптимизма в ее голосе поубавилось. — Не было никаких посредников, вы сами вручили мне и дырокол, и задание.

— Дырокол?

Ксения предъявила ему машинку.

— Ну да. Вот с этим синхронизатором они и отправились.

— Кто «они»? — топнула ногой Ксения. — Вы же меня одну посылали!

— Нет, — уверенно ответил Петрович. — Были только Тихон и Кришна.

— На ГИП не похоже, — высказался Левша. — Попади к ним синхронизатор, они бы не двоих прислали, а сотню.

— Если бы его заполучила Гвардия, сейчас или в будущем, они бы давно уже нагрянули, — согласился Евгений Петрович. — Тут что-то другое. Вы, как я понимаю, из тысяча девятьсот девяносто восьмого?

— Тогда почему я вас знаю? — проговорила Ксения. — В девяносто восьмом вам было лет двадцать, не так ли? А мне — годик или два.

— Ах вот как? Мы с вами знакомы? — не то удивился, не то усмехнулся он.

— Евгений Петрович Лиманский. Вы были жутко засекречены. Все, что мне о вас известно… — Ксения умолкла, вспоминая. — Ожог от кислоты на правом предплечье. В молодости носили очки, потом сделали операцию, но привычка осталась.

Лиманский машинально потянулся к уху, намереваясь поправить несуществующую дужку, но, спохватившись, сделал вид, что почесывает затылок. Интеллектуала такой жест не красил.

— Нам запрещали приносить на базу личные вещи, — продолжала Ксения. — Но у вас всегда была с собой фотография жены и сына. Мальчика звали Егором, а жену, простите, не помню. Но могу описать.

— Не надо.

Петрович вынул тощий, потрепанный бумажник, в котором хранился только один листок — маленькое фото с изломанными углами, — и грустно на него посмотрел.

— Откуда вы?

— Из двадцать шестого. Только из другого.

— Значит, он все-таки есть, другой двадцать шестой?

— Скорее даже другие.

— И что, в одном из них мы встречались? И… — Лиманский неопределенно помахал фотографией. — Вы слышали о моей семье? То есть Ирина и Егор… в том двадцать шестом они были живы?

— Этого я не знаю, — призналась Ксения. — Но вы часто говорили, что скучаете.

— Живы, — прошептал Лиманский, убирая бумажник. — Извините, как вас, Кенгуру?

— Ксения.

— А вы, молодой человек?

— Михаил.

— Ксения и Михаил. Садитесь, разговор будет долгий. Веселый, сходи за Фирсовым.

Мы разместились на узких неудобных стульях, Левша занял место в углу. Автомат он так и не убрал, лишь опустил стволом вниз, готовый в любой момент перевести его в положение для стрельбы. Евгений Петрович скорбно разглядывал свою обувь и с дальнейшими расспросами не торопился — судя по всему, мы ждали какую-то важную птицу и берегли красноречие для нее.

Партизанский отряд совсем не был похож на Отдел «четыре нуля», о котором с таким трепетом рассказывала Ксения. Горстка небритых злодеев, носящих в сердце благородную идею освобождения родины и совершающих набеги на измученный город, — вот чем было местное Сопротивление. Каким образом они собирались вернуть стране свободу — устранением отдельных функционеров оккупационного режима? Или Сопротивление — только ширма для разбойничьего раздолья?

Одна из ламп, расставленных на полу в огромном количестве, затрещала и погасла, испустив тонкую струйку копоти. В комнате горело еще около десятка таких же, тем не менее Лиманский поднялся с кресла, открыл мощный сейф и вытащил оттуда белую пластиковую флягу. Аккуратно добавив керосину, он поставил канистру на место и вновь зажег фитиль. В его неторопливых действиях виделась въевшаяся привычка к порядку. Нет, Евгений Петрович не мог получать удовольствия от жизни в подполье. Вряд ли этот флегматичный человек примкнул к Сопротивлению из-за любви к насилию.

В коридоре послышались мягкие шаги и негромкий голос. Каждая вторая реплика сопровождалась дурацкой присказкой «слышь» — Веселый что-то кому-то доказывал. Его собеседник отвечал скупыми односложными фразами, и у меня появилось тревожное ощущение, что сейчас я снова встречу знакомого.

— Не от Тихона, — как заклинание, повторил Роджер, вваливаясь в кабинет.

За ним вошел тщедушный старичок, которому Евгений Петрович тут же уступил место. Последним из коридорного полумрака вынырнул здоровенный мужик лет сорока пяти. Над его могучими плечами возвышалась непропорционально крупная голова, которая казалась не выросшей из тела, а ввинченной в него насильно.

— Колян? — вырвалось у меня.

— Ну? — Куцапов, постаревший, но почти не изменившийся, остановился и слегка нагнулся, чтобы разглядеть меня получше. — Кто такой?

Ксения проронила «кхм-кхм» и потрогала указательным пальцем висок.

— А, нет… обознался, — пробормотал я.

— Вот, Иван Иванович, — обратился Лиманский к старику. — Я ведь предупреждал…

— Пока не вижу никакой трагедии, — проскрипел тот.

— Вернулись вместо Тихона.

— Как вернулись, с синхронизатором?

— Естественно.

— Та-ак… Тихон сам на вас вышел? — спросил Фирсов, впиваясь в меня взглядом.

Иван Иванович был похож на злого, нахохленного воробья. Его лицо покрывали морщины столь глубокие, что в них запросто можно было устроить тайник. Веки Фирсова вытянулись и превратились в две тонкие складки, мешавшие ему моргать. Из-под кожистых козырьков выглядывали маленькие воспаленные глаза, склонные подолгу смотреть в одну точку. Узкие, будто у ребенка, запястья были покрыты старческими пятнами. Иван Иванович носил нарочито старомодный классический костюм, словно подчеркивал, что душою находится в прошлом.