Мэтью Джонсон - «Если», 2009 № 08

Одна из блондинок воззрилась на Маккенну и разыграла восторг при виде настоящего детектива. Маккенна не остался в долгу и расхвалил жареную камбалу и окуня, привезенных кем-то из кузенов. Уловка удалась, хотя в рыбу переложили масла. Вежливые десять минут он терпел, а потом отправился к грилю, где как раз снимали с решетки крабов. И там, в ожидании шкворчащего, с пылу с жару угощения, стоял Герб. Очень вовремя. Маккенна едва его не расцеловал.

Долго ходить вокруг да около не пришлось. Герб, старший троюродный брат Линды, с первых дней их знакомства казался Маккенне белой вороной среди прочих Пицотти. Они автоматически подружились, как только Маккенна начал ухаживать за Линдой.

— Это водная планета, — сказал Герб, немедленно ухватив суть. Он преподавал в фейрхоупской школе Фолкнер-Стейт естествознание, вел химию и биологию. — В яблочко, дружище: я читаю про них все, что удается достать.

— Значит, землей они не богаты? — Маккенна по соображениям дипломатии помахал обожательнице сыщиков и комично пожал плечами. И получил для себя и Герба стакан красного, какого-то кьянти.

— Потому они и земноводные. Удобнее всего пользоваться тем, чего много. Их планета — луна, верно? — летает по орбите вокруг газового гиганта типа Юпитера. Ее согревают два солнца — обе звезды Центавра, плюс инфракрасное излучение газового гиганта. Поэтому там всегда тепло, а тектоники плит вроде бы нет, и мир у них совсем-совсем другой.

Поднаторевший в допросах свидетелей Маккенна кивнул и изобразил заинтересованность. Герб уже вышел за рамки того, что вынес из телепередач, газет и журнала «Сайентифик Америкен». Маккенна старался не отставать. Понял он приблизительно следующее: тектоника плит была чем-то вроде грандиозной универсальной теории геологии. Все на свете, от равнин на дне океанов до горы Эверест, породил вальс материков, когда те сталкивались краями и в бурном кружении исчезали в пучинах мантии. Их танец перекраивал климаты и ландшафты, открывая новые возможности для жизни и порой закрывая прежние. Но это здесь, на Земле.

Прочие малые планеты Солнечной системы вели себя иначе. Марс на миллиарды лет впал в спячку. Венера столь часто извергала мантию, погребая под ней кору, что поверхность оставалась бесплодной.

Итак, планеты не обязательно вели себя по образу и подобию Земли, и водный мир центавриев давал пример иного рода. Их планета вращалась медленно, затрачивая на облет своего соседа-исполина восемь дней. Материков на ней не было, лишь гряды островов. И еще она была старой — на миллиард с лишним лет древнее Земли.

Жизнь там зародилась вследствие обычной встречи химикалий в теплом море, под яростным солнцем, шпарящим сквозь кокон атмосферы.

— Выходит, они понятия не имеют о континентах? — встрял Маккенна.

Герб ответил. Выйдя на пенсию, он тотчас откровенно затосковал по просветительству, и Пицотти отнюдь не рвались зазывать его в гости. Маккенна же до этой минуты и представить себе не мог, что Герб на что-нибудь сгодится.

— Одного центаврия посадили в самолет, шторки на иллюминаторах наглухо задернули, дали ему наушники. Оказалось, ему нравится Бах! Здорово, да?

Маккенна молча кивнул. Никто из остальных не слушал Герба. Они как будто бы даже отошли подальше.

— Шторки, полагаю, чтоб не испугать. Потом шторки раздернули и показали этому созданию горы, речные долины и все такое. У центавриев настоящих материков нет, так, скопления островов. Он еле поверил своим лягушачьим глазам!

— Но, подлетая, они должны были видеть это из космоса. Материки и прочее.

— Да, но издали.

— Ну так, может, они не прочь двинуться в глубь суши, на разведку?

— Сомневаюсь. Им без теплой соленой воды нельзя.

Маккенна подумал: интересно, как там с глобальным потеплением? А вслух сказал:

— Нефти у них, наверное, нет. Хвощи-папоротники в древности не росли, негде было.

Герб моргнул.

— Я как-то не задумывался… Пожалуй. А вот ураганы, говорят, без конца, как сейчас у нас.

Маккенна поднял палец и получил второй стакан кьянти, на двоих. Герб нуждался в дозаправке.

— Астрономы грят, там облака, густые… — через некоторое время продолжил Герб. — И сквозь них ни рожна не видать. Никогда. Вообрази, тыщи лет не знать про звезды!

Маккенна вообразил, что такое ни единого солнечного дня.

— И им удалось запустить космическую программу?

— Капля камень точит. Цивилизация у них древняя — о-го-го! А про сЪои звездолеты они грят, что летают, мол, на электричестве.

Маккенна не мог представить себе электрическую межпланетную ракету.

— И ДНК у них нашего типа.

Герб просиял.

— Ага, кто бы мог подумать. «Сайентифик Американ» считает, ее занесло сюда со спорами.

— Потрясающе. А биология у этих амфибий какая?

Герб пожал плечами, запихнул в рот кукурузную оладью и вдумчиво прожевал. Вокруг, куда ни глянь, бурлила рыбная вечеринка, и Маккенне стоило некоторого труда сосредоточиться.

— Не знаю. Научная пресса молчит. Центаврии про это ни гу-гу. Шифруются…

— В экономических обзорах пишут: техническими секретами они делятся щедро.

— Да-а, разработки новейшие. Занятные электрические штучки-дрючки, на рынке пойдут на ура.

— Зачем же центаврии прилетели? Завалить нас подарками?

— Прям по Карлу Сагану, верно? Обмен культур и прочее.

— Так они туристы? И платят техникой?

Герб залихватски опрокинул в рот остаток кьянти.

— Я так понимаю: им одиноко. Сто лет назад они услышали наше радио и давай строить корабль — на Землю, на Землю… Вылитые мы, если рассудить. Вот зачем бы нам выдумывать призраков, ангелов и иже с ними? Чтоб было с кем поговорить.

— Говорить они не умеют.

— Ну, хоть пишут. Переводить, правда, мучение. Федералы обнародовали пока сущие крохи, но все впереди… Читал центаврийские стихи?

Маккенна смутно припомнил нечто подобное на первой полосе газеты.

— Я их не понял.

Герб расплылся в улыбке.

— Я тоже, но стихи потрясающие. И все про два солнца-близнеца. Вообрази!

Дома Маккенна встал под душ: пусть пар окутает его, выгонит накопленную усталость. Голова лопалась, перегруженная задень. Вытираясь, он прикидывал, не завалиться ли спать (самые удачные соображения частенько посещали его во сне).

И пережил внезапное потрясение, когда протер запотевшее зеркало и увидел задрипанного старикашку: кожа в пятнах, череп облепили седые волосы, пепельно-серые бачки лезут из глубоких пор. Он явно не смотрелся в зеркало лет двадцать.

И правильно, раз это так оскорбительно…

Он вбил крем в морщинки у глаз, втянул живот… и отказался снова взглянуть на свое отражение. Довольно унижений для одного дня. Бороться со старением, в общем, бессмысленно. Другое дело — Бадди Джонсон.